Думала Марина, всяко прикидывала: «Права тётка… куда идти… да ещё с ребёнком, да ещё на зиму глядя». Так и осталась.

За окном сгустились сумерки, и снова отключили электричество. Тётка затопила печь, засветила керосиновые лампадки – вонь разнеслась по всей избе. Сладко причмокивал во сне Николаша. Рядом, подняв дверную занавеску, раскладывала пожитки Марина, исподволь поглядывая на стариков.

Обросший Сидор за столом, в драной майке, вцепившись обеими руками в свою седую гриву и монотонно покачиваясь, завывал грустную песню над кастрюлей с брагой: «О-ох… На ту зел-лёнаю могилу… ко мне кр-рас-савица пришла-а-а… да! И вдруг моги-ила задрож-жа-ла…»

Марина вздохнула.

Но вот хозяин очнулся. Выругался вполголоса. Лениво поцарапал грудь. Рука полезла за ковшом. Мужик зачерпнул шипучего зелья, расплёскивая, донёс до рта и единым духом осушил посудину. Грохнул ковш на стол, сладко щёлкнув языком. «Нор-р-рмально! – Он густо отрыгнул, покрутил нечёсаной головой. – Эй, мать! – дед сонно уставился на жену». А хмельная тётка истово крестилась у иконки. Отбивая поклоны, умывалась покаянной слезой. Жалостливым голосом замаливала грехи. Дед скривился:

– Ха! Вот дура-то… и к-кому твои вихля-яния нужны? – Нетвёрдо подошёл, гаркнул жене под ухо: – Слышь-шь, чё говорю-то?!.. я есть хочу!.. Гони вареники на стол! Да чтабы с бульёном…

Тётка враз протрезвела, промокнула фартуком слёзы.

– Хватит зевать-то! С тарелкой за тобой бегать ли чё ли? – Вскоре принесла дымящуюся миску. – Сядь ладом да ешь.

Старик плюхнулся на табуретку, игриво ущипнул жену за рыхлую ягодицу – захохотал, закашлялся. Жена озлобилась:

– Всё ребячишься. Гляди, тарелка полнёшенька! Вот как выплесну те на башку – тогда узнаешь! – грубо пообещала она. Снизив голос, проворчала: – Урюк чёртов, девку постыдился бы! Крючком сгинаешься, а всё…

Сидор аж задохнулся, швыранул ложку!

– А чево мне её стыдиться-то, а? – он свирепо таращил глаза на жену. Та прикусила язык от греха подальше. Сидор, чуть успокоившись, продолжал: – Я у себя дома! – Он хмыкнул, повернулся к Марине, – а ты… милаха… меж прочим… поимей ввиду… – дед затолкал скрюченный мизинец в дремучее ухо, с удовольствием поковырял, закрыв глаза. – Я те прямо скажу: не нужна ты мне здесь… со своим горлопаном. – Изучая палец, старик помыкнул: – Сколь можете сидеть-то на моей шее? – помолчав, колко сказал: – Так чта-а… барышня… вон те – Бог, а вон – порог! Завтри жа. – Сидор нетвёрдо встал, опёрся грязными ногтями о стол.

Марина посмотрела на тётку. Та, словно в рот воды набрала.

– Уйду… – не сразу пообещала квартирантка, – только… как же я… с ребёнком?.. зима ведь… Да и на шее вашей не сижу.

– Зима? Вот ты и думай! А меня это… не колышет, ясно?! – роняя пепел, хозяин бросил под ноги тлеющую сигарку, бочком потанцевал во двор.

– Слышь… – громким шёпотом виноватилась тётка, – он уж давно твердит: «Нужна, – грит, – она мне со своим визгуном, как собаке пятая нога. Не могу, – грит, – смотреть на неё». Ну вот чё ты скажешь? – бабка подняла брови, окинула племянницу сочувственным взглядом. – Слышь… – тётка положила руку Марише на плечо, – он… кабы, греха всё же не наделал: раздразнила ты его, вот чего. Зачну говорить, мол, некуда Маринке с дитём-то идти, дак он сразу – в драку! День ото дня всё злей становится! – Тёткин голос треснул, оглядываясь на дверь, она с хриплым рёвом повторила: – День ото дня-а вот так… Надоело всё-о… Чё делать, ума не приложу-у…

А зима дурила. Звенели окоченевшие столбы. Поджав хвосты, угрюмо блудили голодные собаки. Хохлатыми воробьями куролесила по наледи бойкая ребятня. Мариша с рюкзаком за спиной мёрзла на остановке, сжимая от ветра сынишку. Автобус не торопился. «Да гд-де же автобус-то?.. хоть б-бы… погреться…» – шептала она, приплясывая окоченевшими ногами. Неожиданно затормозил «бобик». Дверца распахнулась, Марину обдало теплом.