– Девочка родилась в день Свиньи. Лучше всего проводить обряд по отдельности. – Она учтиво наклоняет голову, отчего шарики и монетки на головном уборе позвякивают. Затем А-ма кладет руку мне на плечо. – Пошли домой.

– Стойте! – раздается крик торговки лепешками. – А как же я? Мне кто заплатит?!

Отец Саньпа лезет в темно-синий кошель, болтающийся на поясе, но А-ба говорит:

– У Девочки нет ничего кроме репутации. Как отец, я заплачу все целиком.

Он берет пару монеток из той жалкой суммы, что мы заработали сегодня, и кидает их в раскрытую ладонь старухи.

Я и так-то чувствовала себя плохо, а теперь и вовсе ужасно. Если бы Цытэ была здесь, то я ни за что не зашла бы за эту стену чая, не заговорила бы с Саньпа и не откусила бы кусочек лепешки…

Торговка еще раз дергает Саньпа за ухо и говорит:

– Чтоб мне увидеть, как ты уходишь, но никогда не увидеть, как ты возвращаешься!

Это еще одно знакомое мне ругательство, которое намекает на ужасную смерть. К счастью, мне она такого не говорит. Родители Саньпа тащат его прочь. Он смотрит на меня через плечо и широко улыбается на прощание. Я не могу удержаться и улыбаюсь в ответ.

Эта последняя искра нашей связи теплится во мне всю дорогу до дома. Родные явно злятся на меня за произошедшее, но вслух ничего не говорят. Мы делаем всего одну остановку, чтобы забрать корзины, которые оставили на плантации Старшего брата. До деревни мы добираемся уже затемно. Дома светятся золотом, поскольку внутри горят открытые очаги и масляные лампы. Когда мы переступаем через порог, то чувствуем себя ужасно голодными, отчего даже больно вдыхать аромат риса, приготовленного Старшей невесткой. Но никто не садится за стол. Старшего брата отправляют во двор выбрать курицу. Второму брату дано задание оторвать рума от его ежевечерней трубки. Третий брат стряхивает ладонью пыль с плоского камня, который лежит на участке утрамбованной земли перед дверью. А-ма роется в своих корзинах в поисках трав и корешков, пока Старшая Невестка разжигает огонь. Маленькие племянницы и племянники льнут к матерям, поглядывая на меня широко распахнутыми глазенками.

Второй брат возвращается с рума, облаченным в церемониальный плащ, богато украшенный перьями, костями и хвостами мелких животных; рума приносит с собой какую-то штуковину, сделанную из высушенного корня камыша. Он посредник между жителями деревни и миром духов, как местных духов наших предков, так и пришлых духов, которые приносят малярию, крадут дыхание у новорожденных или пожирают сердца любимых дедушек. Сегодня рума здесь из-за меня.

Члены моей семьи собираются на открытой площадке между главным домом и хижинами новобрачных, которые занимают братья с женами. Старший брат держит курицу за лапы. Она жалостливо и тщетно хлопает крыльями. Старейшины деревни, которые опекают нас и контролируют, выходят на крыльцо своих жилищ и спускаются по лестницам. Вскоре и другие соседи присоединяются к нам, так что я не буду одинока в своем позоре. Я вижу кузнеца с семьей, лучшего деревенского охотника с семьей, Цытэ с мамой и папой, а еще ее брата Цыдо с женой Дэцзя, которые поселились в хижине для новобрачных рядом с родительским домом. Цыдо всегда был очень добр со мной, и мне нравится Дэцзя. Отросшие волосы на голове Цыдо торчат в разные стороны, как и растительность на лице, поскольку мужчинам запрещено стричься и бриться с пятого месяца беременности жены. Вся деревня хором сдерживает дыхание, как и всегда, когда какая-то из женщин в положении, и так будет длиться, пока ребенок Дэцзя не появится на свет, когда станет ясно, нормально ли прошли роды, что означало появление здоровенького мальчика или даже девочки, или же ненормально и женщина произвела того, кого мы называем отбросами.