– Опять один? – голос Аяко раздался у входа.

Она стояла, прислонившись к косяку, в спортивных штанах и растянутом свитере. Без формы она казалась хрупкой, почти чужой.

– Репетирую провал, – хрипло ответил Хару.

Аяко сняла кроссовки, вышла на паркет босиком:

– Держи.

Мяч полетел к нему по низкой дуге. Ловля, разворот, прыжок – сетка захлопала от точного попадания.

– Почему не ушла? – спросил он, отбрасывая мяч обратно.

– Потому что вижу тайфун, – она поймала мяч, не сдвинувшись с места. – В твоих глазах.

Они перебрасывались молча, ритм ударов о пол сливался с завыванием ветра. Аяко внезапно нарушила тишину:

– Мой брат проиграл решающий матч за месяц до смерти. Говорил, это было хуже, чем сломать руку.

Хару остановился, мяч замер в его руках:

– Почему?

– Потому что боль от поражения не уходит с гипсом, – она подошла ближе, её босые ступни бесшумно скользили по паркету. – Она гниёт внутри, если дать ей место.

Они сели на пол у линии штрафного броска. Аяко достала из кармана смятую фотографию: высокий парень в форме токийского «Кайдзю» обнимал её, смеясь.

– Кай верил, что поражение – как тайфун. Сначала кажется, что оно уничтожит всё, но после воздух становится чище, а земля – крепче.

Хару взял снимок:

– Как пережить этот «тайфун»?

– Признать, что боишься, – она коснулась его руки. – Страх – не слабость. Слабость – притворяться, что его нет.

Внезапно свет погас. Только молнии за окном выхватывали их силуэты в темноте. Гром грохнул так, что задрожали стёкла. Аяко не отдернула руку:

– В Токио во время тайфунов мы с Каем включали фонарики и рассказывали страшные истории.

– Какая твоя любимая? – спросил Хару, чувствуя, как тревога отступает.

– О сёрфере, который победил волну высотой с небоскрёб, – её пальцы сжали его ладонь. – Он понял, что нельзя бороться с океаном. Нужно стать его частью.

Они прождали в темноте час. Когда свет вернулся, Хару поднялся и подошёл к линии трёхочковых. Закрыл глаза, вдохнул запах дождя и пыли. Представил волну – не враждебную, а несущую. Мяч вылетел из его рук, описав идеальную дугу, и опустился в сетку без единого касания обода.

– Вот он, твой ритм, – прошептала Аяко.

По дороге домой ливень хлестал по спине, но Хару шёл, не сгибаясь. У поворота его ждал Такуми с двумя подручными.

– Уютно устроился с нашей должницей? – тот пнул мокрую банку из-под колы.

– Отстань, – буркнул Хару, пытаясь обойти.

– Или что? – Такуми толкнул его в грудь. – Защитит хромая принцесса?

Из-за угла метнулась тень. Аяко, без зонта, мокрая насквозь, встала между ними:

– Тронешь его – сломаю ногу. Не для вида.

Такуми засмеялся, но в его глазах мелькнул страх. Он плюнул:

– До завтра, Фудзивара. Деньги или последствия.

Когда они ушли, Аяко обернулась к Хару:

– Зачем шёл этой дорогой?

– Чтобы встретить тебя, – он снял куртку, накинул ей на плечи.

Она не стала отказываться. У канала, где вода вышла из берегов, она вдруг сказала:

– Кай ошибался. После тайфуна земля не крепче. Она голая. Но на ней можно построить что-то новое.

Дома Хару нашёл на подоконнике бумажного журавлика. Внутри записка: «Волны не вечны. Только сёрферы». Он положил журавлика в коробку с медалями отца – первая вещь, не связанная с баскетболом, которую он сберёг.

Ночью тайфун выбил стекло в его окне. Хару не стал заколачивать щит. Сел на пол, подставив лицо ледяным брызгам, и слушал, как город воет на тысячи голосов. Впервые за долгие месяцы внутри было тихо.

Утром школа походила на зону бедствия – поваленные деревья, лужи на полу, запах мокрой штукатурки. В спортзале тренер Ямада раздавал задания:

– Хару, Аяко – расчистить двор от веток.