– Куда он направлялся? – остановил лирические воспоминания полицая Хейниш.

– Прямехенько на заднее сиденье. Чтобы, значит, отдохнуть…

Хейниш поиграл карандашом и спросил чуть ли не любезно:

– Он свалился до или после того, как ты выстрелил?

Зазроев побледнел. Это было удивительное зрелище – вспыхнувшая бледность, которая светилась сквозь паранджу щетины.

– Я не стрелял, господин штурмбаннфюрер. Можно же проверить – я с вечера почистил винтовку и не сделал из нее ни одного выстрела.

– Тогда кто же стрелял?

– Вообще никто не стрелял, – пожал плечами полицай. – Ночь прошла спокойно…

– Ти опьять отшень любишь шютка шютиль, За-зрой, – не удержался Функель. – Ти не стреляйт, никто не стреляйт, а Мюллер застреляйт. На твой пост застреляйт, Зазрой!

Лихорадочные мысли метались в голове Кристины Бергер. Не возникало никакого сомнения в том, что вот сейчас Хейниш минута за минутой, шаг за шагом проверит маршрут и действия Мюллера и обязательно узнает, что обер-лейтенант проявил к ней, если так можно сказать, автогалантность. Сразу возникает вопрос: почему сама не рассказала? А если не рассказала, значит, скрыла. Почему скрыла? Не подозрительно ли, что она скрывает, казалось бы, безобидный факт? Ведь волокитство для бабника Мюллера – норма поведения, явление такое же естественное, как употребление ежевечерне нескольких рюмок шнапса… И Кристина решила упредить расследование штурмбаннфюрера.

– Господин Хейниш, позвольте мне сказать. Возможно, это будет важно для хода следствия.

– О, безусловно, фрейлейн! – начальник СД весь превратился во внимание.

– Вчера вечером, когда я, идя со службы, поравнялась с офицерской столовой, меня встретил обер-лейтенант Мюллер и предложил подвезти домой. Я согласилась с благодарностью. Так что, когда он возвращался…

– Когда вы ушли со службы?

– В начале одиннадцатого. Минут пятнадцать, не больше.

– А когда прибыли домой?

– Когда я вошла в комнату, был как раз одиннадцатый час.

– Мюллер зашел к вам?

– О нет! Он сильно выпил, а мне не желательно усложнять отношения с господами офицерами… Он проводил меня до калитки и уехал.

Хейниш задумчиво вставил карандаш в мраморную конусообразную подставку, которая щетинилась отточенными грифелями. «Если ей верить, то Мюллер убит между одиннадцатью и двенадцатью часами. Но полицай твердит, что видел его живым еще в полночь!..»

– Зазрой, ты уверен, что в машине за рулем был Мюллер? – настаивал штурмбаннфюрер.

– Так точно! Мюллер лег спать, и вот, – полицай растерянно опустил голову, – не поднялся…

– Ты сделал попытку разбудить его?

– Нет… Я заглянул в машину. Они укрылись с головой, но на рукаве шинели я узнал металлический знак, какой изо всех офицеров носили только они. На рассвете я позвонил господину коменданту…

– В камеру! – махнул Хейниш рукой в сторону Зазроева. – Вы тоже, фрейлейн, можете идти, однако не покидайте своего служебного места. – Он проводил ее взглядом и только потом взял телефонную трубку. – Кеслер? Что успели?

– Кое-что прояснилось, господин штурмбаннфюрер!

– Почему вы тянете с докладом?

– Как раз собрался… Докладываю: экспертиза подтверждает предварительные данные. Мюллер убит около полуночи. Убийство произошло не в машине. Вероятнее всего – в помещении, так как стреляли в спину, а пулевого отверстия на шинели нет.

– Интересно… Спасибо, Кеслер! – Хейниш положил трубку. – Майер!

– Слушаю, господин штурмбаннфюрер.

– Значит, вечером он провожал ее домой…

– Вы считаете, что Кристина Бергер… – осторожно начал Вилли.

– Я ничего не считаю. Я лишь уточняю факты, которые, безусловно, имели место. Вот что, Вилли. Езжайте за «Эсмеральдой». Она живет рядом с Бергер. И значит, должна была кое-что заметить, если старательно выполняет свои обязанности…