Незадолго до моего первого семинара Дей с восторгом рассказывала о том, что на Корабле люди меняются, постепенно, но меняются! Возможно, что я менялся слишком медленно, и даже когда однажды схватился за голову: «Я же люблю ее, что же я делаю?!», то все равно не мог переломить своих крайнего эгоизма и себялюбия. Я очень много времени отводил практикам, но лишь по набору и возвращению энергии, и мне не хватало тепла в сердце и стабильности… Через перекосы в выполнении тенсегрити я подключался к Холоду и кайфовал на этой энергии, а когда однажды на занятии группы прочли в дневниках Кости слова Владимира Григорьевича о том, что проводить люциферизм могут только высокоразвитые адепты, которые много страдали и прошли через посвящения, то для меня с моим идиотизмом это даже стало предметом гордости: «Вот видишь! Значит, что-то я все-таки могу!» Да, мог, и слишком редко задумывался над тем, что же творю.

Вторая половина января две тысячи первого года. Я помню, где висел тот телефон-автомат, из которого позвонил Дей: «Я люблю тебя!» Помню тишину в трубке и тихий голос: «Мне нечего тебе ответить». Повесил трубку… В очень подавленном состоянии пошел домой. Всю ночь растравливал себя под «Последнюю песню» Найка Борзова, а утром с мыслями о суициде поехал на природу. Потерянно бродил среди деревьев… Выбрал место, но какой-то случайный человек вдруг спросил: «У тебя все нормально?» – «Да, все». Вернулся в город, а там столкнулся со старым знакомым, через разговор с ним снова стал оживать. Я больше никогда не говорил Дей о своих чувствах к ней, и не рассказывал о произошедшем.

В одной из бесед с приморской дамой Дей как-то воскликнула обо мне:

– Да ты представить себе не можешь, насколько мы с ним похожи!

Интересы и взгляды на жизнь во многом действительно совпадали, но не настолько, чтобы мы были копиями друг друга. Когда я нахватался цитат из Вейнингера, то какое-то время дразнил ими Дей, пока однажды она не воскликнула:

– Да, ты прав! И я сама вижу в себе все эти проявления, но неужели ты думаешь, что мне от этого легко?! – после этого я перестал ее дразнить, но Вейнингера так и не прочел.

В один из приездов Звездочета все вместе смотрели фильм, который он привез – «Книги Просперо». Но качество звука была настолько ужасным, что минут через двадцать фильм пришлось выключить. Но я попытался ухватить мысль режиссера и в очередной приезд Звездочета показал ему свежезаведенную семинарскую тетрадь с надписью по обрезу: «Книга семинаров».

– Амбарная книга!

– Нет, это как в «Книгах Просперо»: книга воды, книга земли… Вот это! – мне показалось, что Звездочет на секунду замешкался, и я смог уловить его мысль: «Единственный».

Дей быстро соображала и формулировала вопросы, но уже в процессе их произнесения сама могла уйти от сути того, что хотела узнать, но мне порой было сложно сформулировать то, что я хочу спросить или сказать. Идею Гринуэя я ухватил верно, попытался воспроизвести, но выразить словами внутреннее понимание мне было тяжело. Зато я очень жадно собирал все похвалы в свой адрес, и пойманная мысль пошла в копилку подобных ей. Вдобавок к недостатку мужской энергии не мне Дей дразнить надо было, а ей меня. Однако, было как было.

На физмате она оказалась, потому что ее мама пророчески сказала:

– Если ты поступишь на простой факультет, ты оттуда в два счета вылетишь, а если на какой-нибудь замороченный, то будешь учиться и получишь диплом! – так Дей оказалась на физмате, и даже диплом из научного журнала списывать никто не помогал: сама, все сама!

Когда на этот же факультет поступил я, Дей уже выпустилась, но со мной ситуация была проще: математика и физика были единственными предметами школьной программы, которые мне нравились и по которым я шел на «пять». И на курс старше меня на физмате уже учился мой младший брат. Так и случился в моей жизни физмат.