Под флагом Корабля дураков А. Т.

Первая попытка осмыслить опыт, полученный на Корабле дураков, приходится на 2008-й год, просто небольшой рассказ, который утром 8 ноября за несколько часов сам лег на бумагу. На Южном семинаре 2012-го года Джон, оруженосец Мастера, настойчиво расспрашивал о моей книге о Корабле, которую я якобы пишу. Эта версия меня так шокировала, что я не знал, что и как ему ответить – в планах и близко ничего такого не было. Что-то из происходящего я запоминал, что-то записывал в дневниках, о чем-то рассказывал в письмах товарищам по Школе и учителям, но только к 2021-му году желание передать этот багаж стало слишком сильным. Примерно год я делал наброски отдельных глав, показывал их Константину и Звездочету. Константин в своей оценке был краток: «Пиши, мне нравится, как ты пишешь». Звездочет был более словоохотлив:

…согласен с тобой, что мало кто вообще понимал, что ВС делает и зачем, а тех, кто догадывался, он ловко уводил от правильных догадок в сторону простых мистерий и радости бытия с наблюдателем в главной роли. В итоге, каждый видит одну и ту же ситуацию по-своему ярко, со своими оттенками, с собой в центре внимания. Видит… и… не понимает главного. Отсюда и вся красота и тонкость семинарских интриг, со своими «рыцарями», двором, коломбинами и пирами, где почти каждый может подумать одно и то же: «…а вот я-то знаю, в чем тут суть, и что тут самое главное…»

<…>Волею судеб и ты оказался маленьким цветным стеклышком, из которого ВС чертил свою неведомую нам мозаику, и в которой почти каждое стеклышко считает себя главным, без которого общая Картина теряет всякий смысл.

Память – это подруга такая, странная. Стирает со временем отдельные эпизодики, незаметно меняя реальную картину мира на удобную для настоящего времени. Поэтому, дневники – штука хорошая. Перечитываешь их, и вздыхаешь: «Надо же, как оно было там, на самом-то деле…»

Ни одно из описанных событий не является вымышленным.

Часть имен собственных была изменена.

Запись в дневнике 8 ноября 2008 года («Фрагменты памяти»):

«Последние классы школы, близость выпускного, необычайно жаркое лето и ужасная аллергия, от которой опухают веки и наливаются кровью глаза. Неудовольствие, выраженное фразой «как жарко!», вызывает откуда-то из глубины сначала мимолетный проблеск, затем, все вернее и четче, оформленную мысль: «Почему здесь такое Солнце?! У нас Солнце другое!»

Мой двойник, которого я так неожиданно ощутил, находился в мире, где много снега, а Солнце – белый ярковатый кружок. Или этот человек так тепло одевался все время, что уже не обращал на это внимание, или холода так, как чувствую его я, он не чувствовал. Иногда я видел его глазами, но только заснеженность и рваные черные камни. Даже сейчас не поручусь, что скалы не были дорисованы моим воображением еще тогда, по странной ассоциации.

Поступление в институт, «завал» первой же сессии, армия. Переписка с бывшей одноклассницей, которая благополучно училась на инъязе. В каждом ее письме я понимал примерно две трети, и только позже осознал, что именно следование Кастанеде побудило ее обрубить все связи и уехать в чужую страну, полностью стерев личную историю.

На момент этого понимания я уже учусь на физмате, много читаю, и через увлечение музыкой попадаю в активную группу странноватой «школы философов». У них изумительно красиво и гармонично, очень душевно, но прохладно и жестко. И я тянусь к этой красоте и душевности, но на этом Пути платой погружение в Холод и неукоснительная преданность. Я открываю для себя многое, но есть и другое – приходят воспоминания. Что-то во мне уже знает о Холоде, и помнит о пребывании в пространстве, мертвящем живое внутри. Продвижение, от которого не в силах отказаться, отдается невыносимыми страданиями. Обжигающий холод и очень много света, все залито белым с голубоватыми оттенками. Подъем через боль.

Восемь лет в Школе, но энергия моя носит следы прохлады, и меня продолжают привлекать такие течения – словно что-то осталось в них от меня и я возвращаюсь…»

О том, что описанный способ подъема нехорошо напоминает одно из эгрегорных наказаний я узнал много позже, а тогда, в две тысячи восьмом, у меня было достаточно времени, чтобы попытаться зафиксировать некоторые из ярких воспоминаний.

В деструктивной «школе философов» я слушал лекции по теософии (труды Блаватской), истории религий (христианство, ислам, буддизм), философии (стоики, Платон, Плотин). Организация арендовала квартиру в центре города, и одна из комнат – сверху до низу – была полностью отведена книгам. На правах помощника библиотекаря я мог брать домой любые издания, поэтому выбирал то, что меня более привлекало: книги Ричарда Баха, отдельные произведения Гессе, суфийские притчи и книги по дзен-буддизму, кодексы самураев и работы фон Эшенбаха, который хорошо накладывался на уже известного мне Мэлори.

Основатель «школы философов» не смог завершить Великое Делание: он продолжил жить в астрале, поддерживал своих учеников, но нуждался в постоянной подпитке их энергией. Для этого внутренним кругом, куда меня из-за моего характера не брали, выполнялся ритуал особой концентрации на его портрете. Но поскольку эти же люди делали энергетическую привязку товарищей по «школе философов» к своим эмоциональным центрам, то отток энергии происходил у всех. Для привлечения же и удержания новых людей использовались не только лекции, но и культ дамы и рыцаря, открытые мероприятия и балы, элементы психологического зомбирования и совместное преодоление заблаговременно созданных препятствий… Мягкая гремучая смесь без разделения Света и Тьмы. На тот момент – конец девяностых – они были очень эффективны.

Противодействием против энергетической привязки могла быть самая простая защита: представить себя в центре огненного шара, но ничему такому в «школе философов» не учили. Я впадал в негативы от установленных порядков, часто болел от оттока энергии, пару раз уходил, но возвращался обратно, потому что перед глазами не было альтернативы, которая меня бы устроила, и уже не хотелось жить «как все»: это не были четкие желания, просто стремления.

Весной девяносто девятого года я повесил на дерево «мартиничку» и загадал встретить Учителя.

По странному совпадению, в «школу философов» тогда пришли несколько человек, которые вскоре оказали существенное влияние на мою судьбу. Один из них много общался с неким Сергеем, о котором местные кастанедисты шутили «нет бога кроме Кастанеды, и Сергей пророк его». Книги Карлоса я к тому времени уже давно прочел, теперь же каждое утро у меня начиналось с того, что я шел в ванную и со словами «я хочу быть воином!» выливал на себя ведро холодной воды. Со стены комнаты без сожалений были сняты афиши группы, в которой я уже не играл, а их место заняли несколько листков самомотивации: тексты дзенских коанов, пара цитат из Кастанеды и на отдельном листе вырезка из газеты – официальный некролог Карлоса.

Из Норберта Классена я взял «правильный способ ходьбы», благодаря которому нижняя часть энергетического кокона не размазывалась по земле: для этого при ходьбе следовало чуть-чуть доворачивать ступни внутрь таким образом, чтобы в любой момент времени они были бы параллельны друг другу, а ходьба уже не напоминала повсеместную «походку Чарли Чаплина». Пешком мне приходилось ходить довольно много, поэтому сразу обратил внимание на то, что при такой ходьбе стал меньше уставать.

От кастанедовцев я научился первому комплексу тенсегрити, стал ходить на их открытые лекции и много общался с Сергеем, который был вполне взрослым человеком с богатым жизненным опытом; его уровень развития позволял ему нигде не работая содержать себя, сына-студента и любимую женщину. Сергей пытался в точности следовать Пути воина; в его фальшивые истории о себе я не очень-то верил, но я хотел, чтобы он был моим учителем, и какое-то время он был для меня ориентиром, образцом, на который надо равняться.

Перед каждой сессией, каждым экзаменом я сильно волновался; Сергей порекомендовал упражнение, благодаря которому я смог выработать в себе отрешенность: во время ходьбы следовало слегка скосить глаза таким образом, чтобы предметы начали двоиться, и все время движения удерживать глаза в таком положении. Руки должны были быть свободны, а между фалангами пальцев, впритык к ладоням (за исключением больших пальцев), должны были находиться какие-нибудь одинаковые небольшие предметы (я использовал сушеные каштаны). Все время выполнения упражнения внимание должно было идти на ощущение умеренного давления на внутренние стороны фаланг. Это упражнение хорошо дополняло правильный способ ходьбы, и первые заметные результаты проявились уже через несколько недель.

Путь воина в «школе философов» не приветствовался, а энергия тенсегрити усилила мой нараставший скепсис: несколько раз своими вопросами и замечаниями я едва не сорвал лекции, которые читали мои старшие товарищи для небольшой группы, куда я входил. Тогда же я открыл для себя Борхеса, в результате чего Ричард Бах для меня умер, а Гессе перестал существовать на долгие годы.

Из преподававшегося в «школе философов» я выбрал для себя несколько правил, которые так или иначе были потом у меня в голове все последующие годы. Правила были такими: