– Не все ж коту масленица,– вполне мирно заметил Анатольич с верхней полки.

– Ну вас в жопу!

Полпальца резко встал, схватил со столика уже порядочно опустевшую бутылку коньяка, и, бормоча себе под нос что-то неразборчивое, покинул купе, громко хлопнув дверью.

– Во даёт,– восхитился Февраль,– белку поймал, что ли?

Я понимал, что дело обстоит несколько сложнее, да и все, думаю, понимали, но разбираться в этом сейчас совершенно не хотелось, а хотелось извлечь из хрусткого пакета под столом баночку пива, стремительно прикончить ее, бесстрашно и самозабвенно понизив градус, а после завалиться спать под уютный перестук колес. Лишь одно обстоятельство мешало реализации такого великолепного плана – пакет под столом был предательски пуст.

– В вагон-ресторан?– предложил Февраль,– коньячок пивалдой шлифанем, и в люльку.

Анатольич с грустью отказался, сославшись на возраст, а я, разумеется, согласился.

В вагоне-ресторане мы встретили Толика, чрезвычайно обрадованного нашим появлением – взяли пива, присели за свободный столик, разговорились, и все бы ничего, да только спустя полчаса выяснилось, что пить уже категорически нечего, а общая жажда праздника все ещё не утолена.

– У меня в купе вино есть,– сообщил Толик.

– Тащи.

– Если уйду, то есть риск, что уже не вернусь.

Пошли, стало быть, вместе.

Ну а дальше мир стал мягким, как суфле, таинственным, как сон шизофреника, и потрясающе незапоминающимся, как параграф из учебника по высшей математике. Толик и Февраль куда-то пропали, зато появился заспанный проводник, которого я тряс за плечо, в ожидании ответа.

– Стоянка пятнадцать минут, но я не советовал бы вам…

Перрон, сладковатый и свежий ночной воздух, я курю, тщетно стараясь сфокусировать взгляд на расплывающихся предметах – фонарный столб, синий бок вагона, окно вокзала, какой-то ларек… И надо всем этим – музыка. Величественная, прекрасная музыка. Кажется, Малер.

– Заходите в вагон, сейчас поедем,– долетает до меня голос проводника из соседней вселенной.

– Ага,– я киваю,– а ты музыку слышишь?

– Слышу.

– Как, и ты тоже?!

– Тоже.

– вот прямо сейчас?!

– Прямо сейчас. Заходите в вагон и коллег своих поторопите.

– Каких коллег?

– Тех, у ларька.

Я покорно, пошатываясь, как мне кажется, на ветру, дохожу до ларька. Действительно, коллеги – Ярослав, он же Ярик, с трудом удерживающий себя на ногах, перегнулся через прилавок и на вытянутой руке держит под ухом у пасмурноликого продавца телефон, из динамиков которого льется монументальная симфония.

– Это Малер, понимаешь?– втолковывает продавцу Ярик,– Малер, блядь! Гений, сука!

Я беру Ярика под локоть, тащу назад, к вагону, попутно слушая лекцию о великом, сука, наверное даже величайшем, так его перетак, композиторе.

А дальше – пробел. Черная дыра. Вакуум.

И голос будиста Шуры:

– Солист пропал, понимаешь? Это катастрофа!

– Какой солист, Шурка?– нехотя возвращаясь к реальности, бормочу я.

Оглядываюсь по сторонам – ага, я все ещё в поезде, все ещё куда-то еду…

– Как, какой? Да пианист, с которым мы Баховский ми мажорный концерт играем завтра.

– Куда пропал?

– Скорее всего сошел на прошлой станции, и все, с концами.

– Так,– я озадаченно почесал затылок, попробовал отыскать в голове хоть одну рациональную мысль, не нашел, расстроился,– и что делать будем?

– Нужно к инспектору идти.

Опять вагонные коридоры, опять вежливое постукивание костяшками о дверь чьего-то купе… Хотя, почему это – опять? К кому это я уже стучался? Ладно, после разберемся.

Инспектора в купе нет, зато есть Петька, арфистка Вика, и две пустых бутылки из-под красного сухого на столике.