– А гормоны остаются в мясе?

– Конечно. Они накапливаются в тканях, особенно в жировых. А потом – попадают в наш организм. А теперь представь: ты ешь мясо, насыщенное кортизолом, адреналином, гормонами роста, антибиотиками. Это не просто еда. Это химический коктейль.

– М-м… – Елена потерла виски. – А ведь раньше я просто думала: «мясо – это белок».

– И это был бы идеальный вариант. Но, к сожалению, реальность сильно сложнее. Еще есть один момент, о котором редко говорят: эмоции животного.

– В смысле?..

– Животное чувствует страх. Оно знает, когда его ведут на убой. Выбрасываются гормоны стресса, происходит спазм мышц, биохимия меняется. И все это мы потом едим.

– Подожди, ты хочешь сказать, что мы… потребляем страх?

– Именно так, – Роман посмотрел ей в глаза. – Еда – это не только белки, жиры и углеводы. Это энергия, информация, состояние.

– А теперь добавь к этому экологию, – продолжил Роман уже спокойнее. – Чтобы вырастить один килограмм мяса, нужно до 15 тысяч литров воды. Представь: бассейн. А на выходе – один килограмм еды.

– А если растительная пища?

– Намного меньше ресурсов. В десятки раз. Плюс – нет выбросов метана, нет вырубки лесов под пастбища, нет загрязнения рек отходами от ферм.

Он сделал паузу и добавил:

– И самое страшное – что от всего этого страдают коровы. Матушки. Живые, чувствующие существа, которых во многих культурах считали святыми.

– А теперь они просто… источник белка, – тихо сказала Елена.

– Да. Их лишили достоинства. Сделали объектом производства. А ведь это существа, способные чувствовать, помнить, смотреть в глаза.

Елена кивнула, в ее лице появилось что-то новое – не просто понимание, а глубокое внутреннее уважение к жизни.

– Ну ладно, – выдохнула Елена. – С говядиной ты меня точно добил. А как насчет курицы? Всегда думала, что она самая нейтральная.

– Вот и беда в этом, – Роман вздохнул. – Что именно из-за этого образа «легкого и диетического продукта» курица стала самой массовой жертвой пищевой индустрии.

– В смысле?

– Каждые шесть недель миллионы цыплят проходят полный цикл: от яйца до упаковки. Их выводят, кормят ускоренно, накачивают антибиотиками, гормонами роста, и через полтора месяца – забой.

– Всего шесть недель?

– Да. Они растут настолько быстро, что у многих ломаются кости под весом тела. Это не жизнь, это производственная линия.

Он сделал паузу и продолжил:

– И если бы ты увидела, в каких условиях их содержат…

– Расскажи, – Елена сжалась, будто уже предчувствовала ответ.

– Это огромные ангары, без окон, света и свежего воздуха. Тысячи птиц, в буквальном смысле, друг на друге. Постоянный шум, искусственное освещение по часам, чтобы они быстрее ели и росли.

– Это звучит как фабрика страдания…

– Именно. И когда одна птица умирает – ее не всегда сразу убирают. Остальные продолжают жить рядом с трупом. Там не жизнь – выживание. И когда мы едим курицу, мы в том числе принимаем на себя весь этот страх, ужас и панику, в которых она провела свою короткую жизнь.

– Это жутко…

– Знаешь, я когда-то сам ел курицу и думал, что делаю «правильный выбор». Типа – не красное мясо, не жирное, полезное. А потом начал смотреть, как это работает. И перестал. Потому что просто не смог продолжать, зная все это.

Елена опустила глаза.

– А ведь я иногда говорю: «я почти не ем мясо, только курицу». И как будто этим все оправдываю.

– Я тоже так делал. Это нормально. У нас у всех есть путь. Вопрос в том, куда он ведет – и зачем мы его выбираем.

– А ведь правда, – тихо сказала Елена. – Мы же с детства едим мясо. Даже не обсуждается.

– Да, – кивнул Роман. – Никто не спрашивает ребенка: «Ты хочешь есть чью-то ногу?» Просто дают котлетку, и все.