Отправиться на морскую рыбалку тоже проще простого, как и проваляться в каюте половину этой рыбалки — оказалось, у меня морская болезнь. Мне даже не объяснили, что в кинетозе — так в умных книжках называют мою болячку, — я виновата сама. Родилась бы в мамину родню, от такой ерунды не страдала бы. Маму никогда и не от чего не укачивало, за всю жизнь она болела всего пару раз. Ветрянкой в детстве и банальным ОРВИ, когда переехала в Питер.

Естественно, я не пропала из жизни своих родных на целых две недели. Ежедневно я созванивалась с бабушкой. Вернее, звонила всегда она, не дожидаясь, когда я наберу знакомый номер.

— От тебя дождёшься, — ворчала бабушка. — Всё в отца пошла, тот тоже умчался, и ни слуху, ни духу.

— Чтоб тебе не платить за связь, бестолочь ты, непутёвая. Бросит тебя обормот твой, и позвонить не сможешь! — продолжала она.

— Я тебе денег на телефон положила, смотри, всё на интернет свой не спусти! — добавляла в приказном порядке. — И на карточку ещё. Ты её подальше спрячь от афериста этого, а то останешься одна куковать на вокзале. Поняла меня?

— Поняла, — соглашалась я, понуро кивая головой.

— Думаешь, одна такая нарядная у кавалера своего? — продолжала бабушка. — Поди, в каждом углу у него по юбке. Одна надоедает, другую привечает, на третью глазом косит.

Это я отлично понимала. Не могло у такого, как Федос, не быть одной, второй, третьей и сто пятой. И та, на которую глазом косит, тоже наверняка где-то была, и те, которых примечает и привечает, где-то существовали. Но в то, что он может бросить меня на вокзале, как надоевшего щенка, не верила и на секунду.

Федос — это Федос. Стена, сила, точка опоры, благодаря которой я, как Архимед, могла перевернуть Землю. За спиной Федоса, конечно, и с его помощью.

Иногда у меня проскакивали подлые, приносящие зудящую боль под ложечкой, мысли, как было бы хорошо стать для Федоса единственной, неповторимой, самой-самой прекрасной.

Приходилось быстро себя одёргивать. Некоторые вещи невозможны, потому что невозможны. Мало кто переживает от того, что не полетел в космос или не опустился на дно океана, а с Федосом я словно побывала в космическом корабле и батискафе. В открытый космос не выходила, по дну со скатами не плавала, но приблизилась настолько близко, насколько мечтать не собиралась.

Ещё звонила мама. Оказалось, бабушка не говорила, куда я уехала и с кем, а сама я звонить и рассказывать не стала. Мы не созванивались ежедневно, так что причин докладывать о своём путешествии я не видела — уж маму-то разочаровать я всегда успею. Пожалуй, это единственное, в чём я достигла успехов.

Она заехала в гости к бабушке, хотела повидаться с дочерью, а ей сюрприз — коромыслом по лбу: Илва укатила на юг с бывшим соседом, оболтусом Федей!

— И как это понимать? — вместо «здравствуй» в шесть утра выдал мне мамин голос.

Мы с Федосом как раз растянулись на кровати после секс марафона. До этого мы встретили рассвет на набережной, поедая жареную барабульку. По приходу в номер занялись безудержным, отвязным сексом, после которого я не то что двигаться, говорить могла с трудом. Всё-таки язык в этом процессе принимал самое активное, живое участие.

— Что? — пискнула я, покосившись на Федоса.

Он лежал, раскинув ноги, одну руку откинул в сторону, другой обнимал меня, блаженно закрыв глаза и размеренно дыша.

— Правду бабушка сказала? Ты умчалась в Адлер с этим прощелыгой?

— В Анапу, — поправила я.

— Это всё решает, — съязвила мама. — Каким ты местом думала, дорогая моя? Впрочем, понятно, каким именно. Илва, очнись! Он же весь в своего отца, — зашипела мама. — Один в один. Я тебя понимаю, очень хорошо понимаю, поверь мне, и потому говорю: бросай его, пока не поздно. Бросай! Ничего хорошего не получится. Помяни моё слово. От осины не родятся апельсины. Вот и от Толи уродился… Фёдор.