Д. Браун в монографии 1978 года «Советская литература после Сталина» лаконично расценил дискуссию второго писательского съезда как доказательство того, что «оттепельное» партийное руководство было готово терпеть либерализацию литературы и искусства лишь в строго ограниченных пределах: прения, возникшие на конгрессе, выявили существование двух больших литературных фракций – либеральной и консервативной, – которые были обречены на жаркие раздоры и в последующие годы[21]. Несложно заметить, что его точка зрения в общих чертах напоминала оценку Таборски и позицию F. F.

Имеет смысл, наконец, задержаться еще на одном любопытном документе, демонстрирующем небезразличное отношение западных аналитиков к состоянию дел в Союзе писателей. В 2007 году Центральное разведывательное управление США рассекретило пятидесятистраничный доклад из серии, подготовленной в рамках проекта CAESAR, который был подчинен детальному анализу факторов, влияющих на высших представителей советской иерархии. Доклад датируется 15 сентября 1959 года, называется «Советский писатель и советская культурная политика»[22] и охватывает период с весны 1953 года по лето 1959 года. В нем красноречивы даже названия разделов: «Смягчение ограничений (весна 1953 г. – весна 1954 г.)», «Официальные ограничения без репрессий (весна 1954 г. – весна 1956 г.)», «Десталинизация в литературе» (весна – осень 1956 г.)», «Повторное утверждение ортодоксии (осень 1956 г. – весна 1957 г.)», «Товарищеское убеждение (весна 1957 г. – лето 1959 г.)».

Второму Всесоюзному съезду писателей нашлось место в разделе «Официальные ограничения без репрессий». Аналитики Центрального управления подчеркивали, что к весне 1954 года первоначальные усилия режима, направленные на либерализацию в сфере литературы, неожиданно привели к вспышкам спонтанной критики власти, основанной на идее креативной индивидуальности. Созыв съезда ассоциировался в докладе с реакцией на расширение этого неподконтрольного пространства социальных эмоций и настроений, а его ход был охарактеризован как доминирование контролируемого консервативного дискурса лишь с некоторыми проблесками несогласий.

Вывод же, вполне политический по характеру, предлагался такой: относительная смелость прозвучавших на съезде оппозиционных высказываний показала, что «либеральная» атмосфера, зародившаяся в 1953 и 1954 годах, приобрела известную устойчивость и препятствовала возвращению к существовавшим при Сталине жестким ограничениям в интеллектуальной сфере. Выражаясь словами авторов доклада, «очевидно, что режим не хотел переустанавливать стрелки часов слишком далеко назад». Вместо этого в условиях усиливающейся власти Хрущева режим попытался использовать съезд как средство для развития «литературной креативности» под опекой партийного руководства и при опоре на «критику и самокритику» среди самих писателей.

Итак, борьба политических группировок, ограниченная либерализация, акт реакции, критика бюрократии, выражение раздражения, попытка отказаться от понятия «советский человек» в пользу, говоря условно, «человека-как-экзистенции» – таков спектр основных оценок значения съезда, предложенных наблюдателями извне. В то же время как советская, так и вся несоветская «экзегетика» съезда сходились в признании факта, что не разногласия делегатов, а давление партийно-государственного аппарата оказывало решающее влияние на ход съездовской дискуссии.