. Согласно его точке зрения, съезд

воспроизводил ‹…› модель ограниченного плюрализма, включавшую критику определенных явлений литературной и административной практики прошлого, приметы которых обнаруживались и в рассматриваемый период[34].

М. Р. Зезина в книге «Советская художественная интеллигенция и власть в 1950–60-е годы» (1999), описав институциональные неблагополучия в Союзе писателей, особенно обострившиеся к осени 1952 года[35], высказала мнение, что «Второй съезд советских писателей, собравшийся после двадцатилетнего перерыва в декабре 1954 года, не стал событием в литературной жизни страны».[36]

Некоторые наблюдения, связанные с историей съезда, собраны в работе С. Г. Сизова «Интеллигенция и власть в советском обществе в 1946–1964 годах: на материалах Западной Сибири» (2001)[37]. Сизов, правда, пишет о том, что из обновленного на Втором съезде Устава ССП «было фактически изъято положение» «об обязательности метода социалистического реализма»[38], восстановленное лишь через пять лет на Третьем съезде. В действительности же в обоих случаях дело обошлось, как представляется, лишь некоторой переформулировкой этого тезиса[39].

К. Левенштайн в статье «Идеология и ритуал: как сталинские ритуалы формировали „оттепель“» (2007) описал взаимоотношения между литераторами и партийным руководством накануне съезда в координатах вышедшего из-под контроля политического ритуала, который в результате приобрел подрывной для системы характер и очень скоро был вновь подчинен жесткому регулированию[40].

Изложению съездовской полемики в связи с проблемой трансформации социалистического реализма отводит несколько страниц К. Б. Соколов в монографии «Художественная культура и власть в постсталинской России: союз и борьба» (2007)[41]. С точки зрения Соколова, совпадающей в этом отношении с позицией Эггелинга, конгресс писателей продемонстрировал «модель ограниченного плюрализма», но серьезно на коррекцию культурной политики не повлиял[42]. Вторая часть «формулы», впрочем, невольно провоцирует вопрос, а не явился ли сам съезд следствием такой коррекции[43].

Из немногочисленной литературы о писательском форуме следует выделить специально посвященную ему статью С. И. Кормилова «Второй съезд советских писателей как преддверие „оттепели“» 2010 года[44]. Справедливо сетуя на его недооцененность и говоря о его значении, Кормилов противопоставляет в этом отношении Первый и Второй съезды всем последующим литераторским собраниям союзного уровня и, рассмотрев основные положения ряда прозвучавших на нем выступлений, приходит к выводу о том, что,

несмотря на сильное влияние еще не развеявшейся атмосферы времен «культа личности», съезд получил во многом антилакировочную и антипроработочную направленность[45].

Стоит, правда, сразу отметить, что упомянутые «антилакировочная» и «антипроработочная» тенденции не были инновацией общесоюзной встречи литераторов 1954 года. А раз так, невольно возникает искушение переформулировать название статьи в форме вопроса: а был ли на самом деле Второй съезд преддверием оттепели, то есть был ли он хотя бы в какой-то степени «либеральным» явлением?

Предсъездовскую атмосферу емко реконструирует М. Н. Золотоносов в книге «Гадюшник. Ленинградская писательская организация: Избранные стенограммы с комментариями» (2013), хотя его исследование в целом посвящено другим проблемам[46]. В своей характеристике съезда, серьезно отличающейся по модальности от осторожно оптимистической позиции Кормилова, Золотоносов устанавливает преемственность между дискурсом, доминировавшим на писательском собрании 1954 года, и «ждановским текстом» 1946 года