Первые месяцы в Базоше вспоминаются мне кошмаром, в который я погружался, открывая глаза на рассвете, – не могу найти лучшего определения. Может быть, вы спросите, как мне удалось все это выдержать? Отвечаю: идеальное средство, которое позволяет выносить невыносимое, – смесь в равных пропорциях любви и страха.

Боялся я, как вы сами прекрасно понимаете, моего папашу. Этот человек честно выполнял отцовские функции, но у меня никогда не создавалось впечатления, что он обращался со мной как с сыном. В детстве его присутствие внушало мне ужас, и я безмерно радовался, когда торговые дела отправляли его в путешествие по Средиземному морю. Справедливости ради скажу, что позже я понял, почему старик всегда был столь беспросветно мрачен, и стал вспоминать о нем с большей нежностью.

Перет (чуть позже я о нем расскажу) говорил мне, что ему никогда не доводилось видеть мужчину, который был бы так сильно влюблен в женщину, как мой отец в мою мать. Поверить в это стоило большого труда: при мне этот человек пребывал лишь в двух расположениях духа – он бывал или просто зол, или зверски свиреп. Сдвинутые брови, сжатые губы и всклокоченная борода – я его помню таким, вечно погруженным в свои мысли, не имевшие никакого отношения к жизни нашего дома. Чаще всего мне вспоминается это лицо в полумраке комнаты, когда мы вдвоем ужинали при свете одной-единственной жалкой свечки. Папаша был таким скупердяем, что экономил даже на воске.

Жизнь для него закончилась с моим появлением на свет, но вовсе не из-за меня, а потому что его жена умерла родами. Он так и не смог ее забыть, и горечь потери легла тяжелым грузом в его душе, превратилась в опухоль, которая всегда давала о себе знать. Чтобы не пропасть окончательно, он с головой ушел в свои торговые дела.

Барселона в те годы была очень оживленным портом, связанным со всеми странами Средиземноморья. Мой отец купил несколько акций морского товарищества, в котором было двадцать или тридцать членов, но большинство из них были обременены семейными обязанностями. Вдовцу нередко приходилось отправляться в путь, чтобы уточнить последние детали договоров или упрочить связи с компаньонами с Балеарских островов или с итальянцами, как на самом Апеннинском полуострове, так и на Сардинии и других островах. Всем известно, что в коммерческих делах, когда поставщики и их клиенты не имеют возможности часто видеться, жизненно необходимо устанавливать и постоянно поддерживать дружеские и деловые отношения. (Не стоит и объяснять, каковы эти итальянцы, – не могут они жить без поцелуйчиков, улыбочек, объятий и заверений в вечной дружбе, о которых немедленно забывают.)

Скажем так: мой отец взял на себя юридические обязанности, связанные с моим существованием, но абсолютно не интересовался мною как человеческим существом, которое появилось на свет. По крайней мере, мне так всегда казалось. Он частенько меня лупил, но за это я вовсе не в обиде: ремень по мне действительно плакал. Любопытно заметить, что дети не так обижаются на полученную порку, как на недоданные им поцелуи и объятия. Папаша обнимал меня только в день моего рождения, но я прекрасно понимал, что обнимает он не меня, а мою мать. В этот день старик напивался в стельку, рыдал и, сжимая меня в медвежьих объятиях, всегда повторял только ее имя, никогда не произнося моего.

В его пользу говорит то, что в тогдашнем безграмотном мире он не жалел никаких денег на мое образование. Учтите, однако, что школы в Барселоне, даже самые лучшие, были ужасны. И все из-за учителей – закостенелых церковников, которые называли нас не иначе как «мешками грешной плоти, которой уготовано гниение».