Чтобы лечить болезни больших животных, их испытывали на животных поменьше – лабораторных мышах и кроликах. За подопытными наблюдала лаборантка Альфия, но и Кира видела, как они умирают от раковых шишек на животе и шее. Потом производство сократили, и от кроликов избавились. Женя тогда был еще маленький, и Кира варила ему кроличий бульон, готовила паштет из нежной кроличьей печени. Мясо продавали по дешевке и только своим, как и шкурки. В короткой белой шубе, которая и теперь висела в шкафу, Кира казалась совсем молоденькой.

Когда позавтракали, Кира пошла собираться. В спальне она сняла халат и надела лифчик. Достала из шкафа платье из тонкой шерсти и тут же отложила – день приятный, теплый, можно выйти в футболке. В зеркале увидела свое отражение: растрепанные рыжие волосы, маленькое детское лицо, круглые плечи, большая грудь – с шестого класса третий размер. Все старшеклассники пялились, звали гулять. Она ходила, верила, что им с ней интересно. Хорошо, что у нее сын, а не дочка.

– А на обед что? – крикнул из кухни Слава.

Хлюпнула старая резинка на дверце холодильника.

В бригаде поселковых мужиков Слава был самым тощим, но за две недели, пока они ворочали бревна, его кожа покрылась крепким йодистым загаром, на спине выросли холмы мышц.

Вручив пакет, Кира коснулась ладонью его обрисовавшегося под тонкой кофтой бицепса:

– Сегодня поздно?

– Посмотрим.

Когда Слава и Женя ушли, Кира ненадолго осталась одна. Ей уже пора было выходить, но она так и стояла в прихожей. Пробившийся сквозь кухонные занавески солнечный луч утюжил пятки.

Она хорошо помнила первый вечер в этой квартире. Договорились смотреть со Славой, но его задержали на работе, и Кира пришла одна. Поднялась на второй этаж. Стены в подъезде блестели, воняло краской. Ее сильно мутило от этого запаха, и она задерживала дыхание, зажимала рукой рот. Замок заело, и она занервничала, задышала. Попробовала снова, ключ повернулся легко. В прихожей было темно, она шаркнула рукой по стене, щелкнула выключателем. Стены, простые белые обои в мелкий цветок, лампочка на проводе. Последние месяцы беременности Кира все время хотела в туалет, а теперь стояла перед унитазом, не решаясь им воспользоваться. Вдруг еще не подключили? Потом все же потянула за спуск, и полилась вода. У Киры на бедрах появились красно-синие полосы, и она сидела, задрав юбку, и рассматривала их, любовалась ими – прямыми и параллельными.

Жилплощадь ей выдали как молодому специалисту – в обмен на амбиции и мечты о большом городе. Это потом она осознала, как трудно жить и растить ребенка в поселке, где у перемороженной магазинной курицы вся тушка в белых похожих на сыпь отметинах, где в медпункте могут только поставить клизму и сделать обезболивающий укол и где нет никаких развлечений, кроме дискотеки, куда ходят не танцевать, а драться. Но тогда, впервые сама по себе в своей квартире, она верила, что взрослая жизнь именно такая, какой представлялась в детстве.

Кирина двухэтажка – самый новый дом в Горячем и самый отдаленный. Домов в плане было два, но второй не достроили, успели только возвести земляную насыпь и поясок фундамента. Когда холм начал обрастать щетиной травы, Кира выкопала в палисаднике перед домом загнивающие луковицы крокусов и отнесла наверх. Несколько дней спустя она вернулась проверить их и с удивлением обнаружила, что луковицы не только не погибли, но и выпустили из сердцевины крепкие продолговатые ростки. Она собрала бутылки, мятые сигаретные пачки, бычки, стекла и стала высаживать на холме и другие цветы – к концу первого лета это был уже небольшой пестрый садик. Прознав про цветник, женщины стали уступать Кире рассаду, и каждая обрела в саду свой круг камней – вместе они складывались в единый узор. Глядя на красоту сада, каждая хотела выращивать цветы. Женщины приходили в сад в одиночку или вместе, гуляли по дорожкам, кланялись бородатым ирисам, вдыхали струистый, тягучий запах гиацинтов и с каждым укоренившимся цветком чувствовали, что могут справиться не только рассадой, но и с жизнью. Потом, встречая друг друга на заводе, на поселковых улицах, в подъездах и магазинах, они тихо улыбались общей тайне, которая ускользала от языка, но коренилась в самой привычной для женщины вещи – в теле.