Не существовало одинаковых стеллажей. Все они были уникальны, но сливались в едином ансамбле. Полки каждого украшали вырезанные рукой папы гирлянды из цветов и растений. А по бокам, словно под заклятием невиданной колдуньи, замерли прекрасные русалки, страшные гаргулии, хитрые драконы и невиданные чудовища и звери, которых отец оживлял, вдохновляясь иллюстрациями сказок и старинными картами.

В первом зале располагался небольшой прилавочек, увенчанный старинной кассой в стиле модерн. Кассой никогда не пользовались. Но она была отличным дополнением к интерьеру. А новомодный атрибут, как именовал ее современную последовательницу папа, стоял под прилавком, невидимый взору посетителей.

Во втором, самом большом зале, были расставлены четыре резных стола, на отполированных дубовых и березовых столешницах которых стояли тяжелые лампы с плафонами из цветного стекла. Лампы были старинными, но купленными на барахолке за бесценок. Все как одна были в ужасном состоянии, и маме стоило немалых трудов вернуть им былое великолепие.

Третий зал скрывал за ширмой из красного дерева рабочий кабинет мамы. Папа именовал этот закуток каморкой. Но обожал, усевшись в кресло в викторианском стиле, болтать здесь с мамой или читать мне книги. Тут же таились самые ценные издания лавочки.

Обязанности мамы и папы распределились сами собой. Каждый занимался тем, что больше всего любит. Папа следил за лавочкой, чиня и ремонтируя все, что требуется. Общался с покупателями и вел бесконечные переписки с коллекционерами и ценителями. Мама же занималась бухгалтерией, педантично и бережно ведя все записи, оплачивая счета и общаясь со всевозможными инстанциями.

А я никакой пользы не приносила. Спала в люльке, что смастерил папа, за ширмой и видела сны. Потом научилась ходить и принялась резво бегать по залам, часто гневя посетителей. Но родители меня за баловство никогда не ругали. Вместо этого они читали мне все новые и новые книжки. И каждая услышанная история была интереснее предыдущей. Должно быть, поэтому школьные годы стали мукой для меня. В серых скучных стенах, где говорили так много зазубренных формальностей и заставляли быть как все, мне было бесконечно душно. Речи большинства моих учителей казались мне ужасными, скучными, в никакое сравнение не шедшими с теми удивительными вещами, что рассказывали мне книги.

Я часто прогуливала уроки. Но ругали меня разве что для порядка. Без всякого стремления переубедить или исправить. Да и прогулы мои проходили на глазах у родителей, меж полок обожаемых книг.

Пожалуй, не было человека счастливее меня, когда школьный ад наконец закончился. Я выпорхнула вольной птичкой прямиком в академию художеств. И этот новый мир понравился мне несказанно. Были в нем нехорошие углы и темные тени, но все они не значили ничего по сравнению с тем, что открывалось пред моими глазами.

Тогда и я смогла внести свой вклад в дело родителей. Отец часто что-то менял в лавочке, то переделывая, то усовершенствуя собственное творение. И вдруг ему разонравились резные панели, которыми был зашит потолок. Закидывая голову вверх, он хмурился и жаловался, что они «убивают» свет. Мама заверяла, что ничего подобного не видит. А он хмурился еще больше, ведь ее каморка освещалась только электричеством. Лучи солнца не достигали ее.

И тогда я предложила заменить темное дерево на роспись. Глаза папы загорелись до того, как я успела закончить свою мысль. Только поздний час удержал его от поездки за красками.

Но наследующий же день, так удачно совпавший с началом каникул, мы затянули стеллажи маленького зала в пленку. Мама затянула мои косы в свой старый платок. И работа закипела.