Е.Ж.: Как же Вы справились с заданием?

Д.Г.: Три с половиной дня я командовал полком, штаб обо мне совершенно забыл. В моем распоряжении было 400 человек – те, кто остался жив после боев. Я старался как мог, но часто мои решения были ошибочными. Однажды, например, я увидел минометчиков, сидевших без дела. Так как все мины закончились, я отправил их на подмогу одному из своих батальонов. Через час мины привезли, а минометчиков невозможно было найти! И так на протяжении трех дней все время возникали разные нелепые ситуации.

Потом пришел приказ отступать. В этот момент немцы уже вошли в Царское Село и из парка обстреливали Екатерининский дворец. Сторож прибежал ко мне и стал возмущенно орать: «Что делают твои солдаты?! Они таскают по драгоценному паркету ящики со снарядами и портят его! Здесь нужно надевать специальные тапочки!» – «Ты разве не знаешь, что немцы будут здесь с минуты на минуту?!» – закричал я. «У немцев есть культура! Они бы себе такого не позволили», – продолжал возмущаться сторож. Впоследствии дворец был полностью разрушен и варварски разграблен немцами...

17 сентября 1941 года на рассвете я построил своих солдат и отдал приказ покинуть Царское Село. Во избежание лишней паники было решено не предупреждать население. Почему-то запомнилось, что на здании кинотеатра висела афиша фильма «Антон Иванович сердится».

Мы присоединились к бесконечной колонне отступающих войск. Внезапно налетели немецкие самолеты и начали нас бомбить. Все стали разбегаться, прятаться кто где мог: в канавах, в зарослях кустов, и я совершенно потерял свой полк из виду. Вокруг меня были только незнакомые солдаты. Непонятно, как я добрался до окрестностей Ленинграда, сел на трамвай и доехал до дома. Так как я не спал предыдущие три ночи, то сразу же провалился в сон, лишь успев дать младшей сестренке бутыль с горючей смесью и указания: «Стой у окна и, если увидишь немцев, бросай!» Проснувшись, я сразу же побежал в штаб народного ополчения. «Что стало с твоим полком?» На этот вопрос я не мог дать вразумительного ответа. Я только знал, что потерял своих солдат во время бомбежки. Мне приказали подняться на третий этаж, где находился Военный трибунал. Я написал подробную докладную, в которой объяснил свое поведение, сел и стал ждать своей очереди. Через некоторое время из кабинета вышел какой-то командир и стал расспрашивать всех, какие обязанности они исполняли. Я сказал, что командовал полком народного ополчения, хотя и не был офицером. Он подтолкнул меня: «Следуй за мной». Под трибунал я так и не попал, зато получил новый приказ – командовать батальоном в районе Шушары.

Я шел пешком и к вечеру попал на место. Солдаты были очень удивлены: «Какой командир?! Нам не нужен еще один командир. Наш уже прибыл. Он лейтенант, настоящий офицер». В результате я принял командование артиллерийским орудием – пушкой калибра 120 миллиметров и четырьмя солдатами: двое из них были русскими, двое узбеками. Когда я пришел, они варили картошку в котелке над костром, хотя разжигать огонь было категорически запрещено. Мои солдаты, как и я сам, не были настоящими артиллеристами, но у меня благодаря работе на заводе все-таки имелись кое-какие навыки и знание тяжелого вооружения.

Я предложил опробовать орудие – выстрелить в сторону Пушкино, который занимали немцы, что мы сразу и сделали. Наша пушка находилась в закрытом пространстве, и шум от выстрела был такой сильный, что мы все потеряли сознание. Когда мы пришли в себя, из ушей текла кровь, а один из узбеков стал совершенно глухим...

Вскоре зазвонил телефон: «Какой дурак отдал приказ стрелять из орудия, черт побери?!» Так начался второй этап моей войны, первая зима, которую я провел в траншеях, в рядах регулярной армии. Нашей главной задачей было во что бы то ни стало держать линию обороны Ленинграда. Было дико холодно, и нам все время хотелось есть. В полях мы находили капустные листы, замерзшую картошку и какие-то растения, которые выкапывали из-под снега. И все время пили воду, чтобы не думать о голоде. Подкрепление не приходило, каждый день солдаты умирали от голода и ран. Это был самый тяжелый период блокады, который длился до лета 1942 года. Все это время я провел в траншеях, которые защищали город. Только два раза я смог выбраться в центр Ленинграда. Моя семья была эвакуирована вместе с заводом, но некоторые приятели еще жили в своих квартирах. Я с трудом узнавал их распухшие от голода, почерневшие лица... Я получал ежедневный рацион, брикет сухого пайка и банку тушенки, которыми поделился с ними. Это было скудно, но для них настоящий праздник.