– Приятно видеть тебя. Так рада, что ты пришла. Ох, как же здорово снова увидеть тебя! Ты похудела. Ты ешь? Надеюсь, все в порядке. Не могу поверить, что ты действительно пришла, – мама всегда говорит так, словно бы выливает поток сознания. Она почти не делает пауз, чтобы перевести дыхание. – В этот раз все будет по-другому, обещаю. Все будет идеально. Ох, посмотри на себя. Ты такая красивая. Так здорово тебя видеть.

Она тянется и прижимает ладонь к моей щеке. Это меня раздражает, словно бы ее статус мамы дает какое-то божественное право касаться меня. Когда мне нужно было, чтобы она меня обнимала, ее не было рядом. Я отворачиваюсь и утыкаюсь в меню. Мне здесь ничто не нравится, я не голодна. Мама притворяется, что смотрит в свое меню, но я знаю, что она ждет, когда я сделаю свой заказ, и тогда возьмет то же самое. Наверное, это должно мне нравиться, но в действительности просто раздражает.

– Чего ты хочешь, милая? Я угощаю. Бери все, что захочешь.

Она кладет ладонь на мою руку. Такое впечатление, что по моей коже ползет тарантул, когда ее пальцы впиваются в меня. Слезь с меня.

– Не глупи, мама. У тебя нет денег. Я сама могу оплатить свой ужин.

– Сегодня твой день рождения. Я угощаю. Никаких споров. В любом случае на следующей неделе у меня собеседование на работу. Я смогу повести тебя на шоппинг. Можем даже устроить день SPA.

Я все еще поражена, что она понятия не имеет о том, что происходит.

– Мне не нужны твои деньги, мама.

– Я и не говорила, что нужны, милая. Просто хочу иметь возможность побаловать тебя. Знаешь, возместить то, что я не могла себе этого позволить в твоем детстве.

Я глубоко вздыхаю.

– Мне было наплевать на деньги.

Я хотела, чтобы ты меня защитила.

К нам подходит официантка, и я заказываю тост с ветчиной и сыром, потому что это самое дешевое блюдо в меню, и большой бокал белого вина, потому что только так я переживу этот вечер. Предсказуемо, мама заказывает то же самое, но с диетической колой.

– Вообще-то я возьму тунца, – говорю я, как только официантка отходит, чтобы мама не успела поменять заказ. Это по-детски глупо, мне даже не нравится тунец, но ничего не могу с собой поделать. Хотя некоторые люди делают нас лучше, нахождение с мамой выявляет мои самые худшие черты.

– Так чем ты занимаешься сейчас, Эм? Работаешь?

– Работаю в кафе. Зарплаты хватает на оплату счетов.

– Тебе стоит стать учителем или врачом. Что-то типа того, ты же такая умная, – официантка приносит наши напитки, и мама делает глоток колы, а я – огромный глоток вина. – Не знаю, откуда это в тебе. Явно не от меня, я была в школе совершенно никчемной, и уж точно не от твоего расточителя-папы.

– Для этой работы нужна степень, мама, а университет никогда не был вариантом для меня, да?

– Почему нет? – Вижу, что я задела ее за живое. – Мы бы поддержали тебя. Мы никогда не мешали тебе делать то, чего ты хотела.

Я не отвечаю, просто пью вино. Хотела бы я рассказать ей, как из-за нее мне почти невозможно сделать из своей жизни ничего хорошего. В мыслях я объясняю ей все во всех жестоких подробностях, но, когда вижу ее, слова застывают в моем горле, и я проглатываю их.

Нам приносят заказ, и мы обе ковыряемся в еде. Мама никогда много не ела и всегда оставалась худой, как палка. Когда я жила с ней и она видела меня за едой, например если Шейн приносил еду из KFC домой, она всегда говорила: «Осторожно, а то потолстеешь», – и щипала меня за живот, словно бы ее миссией было помочь мне заработать пищевое расстройство.

– Помнишь, как мы ходили в зоопарк?

Я точно знаю, какую историю она собирается рассказать. Она рассказывает ее каждую встречу. Просто потому, что это единственный хороший день, который мы провели вместе. Можно было бы подумать, что она поймет, как дерьмово, что у нас только одно хорошее общее воспоминание, но такое впечатление, что она считает, что если будет постоянно о нем говорить, мы станем ближе. Я сосредоточусь на том дне и забуду об остальном.