– Ты уронила банан в вольер гориллы, помнишь? Она подошла, съела и улыбнулась. Мне все равно, что говорят другие. Она улыбнулась.

Мама смеется себе под нос. Честно говоря, это действительно было смешно.

– Я так рада, что ты вернулась в мою жизнь, Эм. В этот раз я буду крепко держаться за тебя.

– Не спеши, мама.

– Что ты имеешь в виду?

Ее рука, поднимающая стакан, трясется. Она такая хрупкая, такая слабая, и я знаю, что могу сломать ее своими словами. Мне хочется крикнуть, чтобы она собралась. Хочется встряхнуть ее.

– Ты все еще с Шейном? – по-будничному спрашиваю я, но его имя оставляет отвратительный вкус у меня во рту, словно слизняк ползет по языку.

Она кивает, и я чувствую подступающую тошноту.

– Он изменился, Эм. Работает у Смита. Они даже собираются дать ему больше смен, потому что он такой надежный. Он заботится обо мне.

Я отталкиваю недоеденное блюдо и ищу в сумке двадцать фунтов.

– Что ты делаешь? Ты же не собираешься уйти?

– Прости, я думала, что приду и, может, почувствую что-то другое, но нет.

Мама хватает меня за запястье.

– Пожалуйста, Эм. Просто побудь здесь еще немножко.

Я выдергиваю руку.

– Не могу.

Мама поджимает губы, и я вижу, что она начинает злиться. Я рада, так будет легче уйти отсюда.

– Никто не идеален, Эм, – она отдирает заусениц у большого ногтя, и я понимаю, что вот человек, от которого я унаследовала эту замечательную привычку. – Знаю, что я совершала ошибки, но я всегда любила тебя, и сейчас я здесь, не так ли? Я пытаюсь все исправить.

Я сглатываю поднимающуюся по горлу желчь. Почему люди считают, что любовь к кому-то своего рода достижение? Оправдание. Любить меня – ее чертов долг. Она же моя мама.

– Жаль, что ты не оставила меня с Тиной, мама. Я была счастлива. Все могло бы быть совсем по-другому, если бы ты просто оставила меня в покое.

Это метафорический меч в сердце. Ее плечи напрягаются, а голова наклоняется, словно она слишком тяжелая, чтобы удерживать ее прямо.

Я встаю и накидываю куртку на плечи.

– Пока, мама.

Ресторан уже забит посетителями, и мне трудно пробиться между столами. Я оглядываюсь, чтобы посмотреть на маму, оставшуюся сидеть в кабинке. Закрыв лицо, она плачет, а официант идет к ней с тортом и горящими свечами.

По пути домой я останавливаюсь в местном баре. Тут очень людно. Хозяин Энди флиртует с несколькими женщинами. Большую часть волос Энди в последний раз видели в девяностых, но он отказывается отпустить последние локоны, перекидывая их через всю голову. Его живот расплющивается о барную стойку, когда он шепчет что-то на ухо женщине, а она смеется, словно никогда не слышала ничего такого смешного (это не так, я много вечеров слушала шутки Энди).

Увидев меня, он извиняется перед дамами и подходит ко мне.

– Что ты здесь делаешь? Я думал, у тебя сегодня день рождения.

Я немного тронута, что он помнит об этом.

– Так и есть. С днем рождения меня.

Энди достает из холодильника розовое домашнее вино и наливает мне большой бокал.

– Кажется, тебе это нужно. С днем рождения.

– Спасибо, – я морщусь от резкого вкуса. – Четверть века, – поднимаю бокал.

– И провела его со мной? Вот из чего сделаны мечты.

Я заглатываю вино в один присест. Если мама чему и научила меня, так это тому, как напиваться. Не спрашивая, Энди заново наполняет бокал и идет обслуживать молодых людей. Сомневаюсь, что они достаточно взрослые, чтобы пить здесь. Один попытался отрастить щетину, и она похожа на пушок на цыпленке, но Энди не проверяет его удостоверение. Наверное, он рад любому клиенту.

Я чувствую на себе чей-то взгляд и, развернувшись, вижу Сэма в кабинке с другом. Я машинально прячу лицо. Знаю, у нас встречи по контролю гнева, а не клуб анонимных алкоголиков, но все же как-то неправильно пить перед ним: все равно что есть сладкий пирог в приемной врача.