Евдоксии стало вдруг плохо, она схватилась за сердце. Анфиса подскочила к ней и помогла сесть на лавку у пустых кадушек.

– Ну чего ты, баб? Чего ты?– лепетала Фиса, махая бабке у лица какой-то тряпкой.

Евдоксия отвела ладонью её руку от своего лица:

– Что за жизнь проклятущая? За что эти мучения?

– За молчание это вам,– ответила ей Анфиса и встала с лавки.

Евдоксия посмотрела на внучку, а та продолжила:

– А не станет старого, так Никита хозяином тут станет, и будете уже ему, как рабыня прислуживать.

С этими слова Анфиса вернулась к сундуку и продолжила рыться в старых вещах, а Евдоксия, молча, смотрела на её спину и думала, права ли её внучка или же это блажь молодых?

В это время Фотиния начинала раскатывать тесто для лапши и каждый раз, когда рядом оказывалась Марфа, она фыркала и смотрела на неё исподлобья, давая понять, чтобы та ушла. Марфа не выдержала и вышла во двор, решив, что больше пользы сейчас будет от неё на огороде, где нужно прополоть грядки.

На крыльце её чуть с ног не сшиб Николай, который как бешеный вбежал в сени:

– Уйди с дороги, курица!

Забежав в сени и заметив супругу на лавке, он закричал:

– Долго ждать тебя? Голодными отправить нас захотела? Курица!– он, было дело, замахнулся на Евдоксию, но тут краем глаза заметил Анфису, которая стояла у открытого сундука, откуда беспорядочно вываливалось различное старое тряпье – Ты чего там делаешь? По какому праву?!

Анфиса поставила руки в бока и бесстрашно посмотрела прямо ему в глаза:

– Где материны сапожки? Куда дел? Продал? Или сейчас везешь их продавать?

Николай Феофанович, громко задышал от приступа гнева, выпучив бешено глаза, но сказать, что-то он никак не мог ясного:

– Да ты…! Да как ты…! Да я тебя за это…!

Он схватил, какую-то тряпку со скамьи возле Евдоксии, и пошел на внучку, и, настигнув, хлестал ту куда попадет: по лицу, по рукам, по бокам. Анфиса вместо крика, только смеялась все громче и громче от каждого удара, что еще больше выводило из себя Николая и распыляло его гнев, а удары становились только крепче.

– Да ты, как посмела! Курица! Да ты …! – захлебывался он в крике.

Анфиса смеялась еще громче, а Евдоксия, как будто очнувшись, кинулась в забытье на спину мужу, и, обняв его сзади руками, стала уговаривать:

– Отстынь, Николаша, отстынь, родимый. Отстынь, не трогай сиротинку…

На крик и шум в сени забежала и Фотиния с Марфой. Они стояли, охали, прикрывая ладошками свои рты, и качали негодующе головой, боясь подойти поближе и попасться под горячую руку Николая Феофановича.

– Отстынь, родимый ты наш…, – лепетала со слезами Евдоксия, все сильнее обнимая своими руками спину мужа.

Николай бросил, остервенело изорванную тряпку на пол и, освободившись от рук супруги, закричал:

– Пошли прочь от меня! – задыхаясь, кричал он – А ну прочь, я сказал!

Анфиса, через то ли смех, то ли рыдания, вытирая слезы, юркнула кошкой ему под мышкой и выбежала во двор. Евдоксия, Фотя и Марфа вошли обратно в избу, а Николай, два раза со всей злости ударив ногой открытый сундук, вышел из дома, громко дыша от гнева, и не дождавшись харчей от супруги в дорогу, хлестнул, остервенело лошадь, и уехал с Никитой в город.

"Вот и начался новый день": подумала Марфа, и хотела было подойти к Анфисе, но та, заметив мачеху, поспешно сбежала во двор. Не любят они её, она уже вроде бы свыклась, но все равно было как то обидно. Вот хотела она проявить и сейчас заботу, да видимо опять не к месту.

Все это время, пока в доме происходили страсти, Федя, её сын, просто спал и только начал просыпаться, озадаченно смотря на взрослых, зевая и потирая маленькими кулачками глаза.