По следам «невидимки». Рассказы об уголовном розыске Исаак Бацер

Аристов шел на работу и думал о том, что утренний город видится ему всегда разным. Это и понятно. Такое впечатление складывается потому, что в первый послерассветный час, когда улицы почти пусты, внимание не отвлекается спешащей навстречу толпой и оно фиксирует все, даже малейшие, изменения, происшедшие со вчерашнего дня. А если к тому же у человека цепкий профессиональный взгляд, выработанный долгими годами службы в уголовном розыске, он видит очень много. И не только видит, но и запоминает и делает из увиденного выводы. И сколько раз это умение выручало Аристова, помогало решать сложные логические задачи. Он не любил действовать на авось, хотя не раз убеждался в том, что иногда и такие действия приносят успех. Пошел человек по наитию в каком-то направлении и глядь – результат налицо.

Это всегда напоминало ему детскую игру в жмурки, когда одному из участников завязывали глаза и он должен был поймать кого-нибудь из остальных. Словно слепой бродил он по комнате, натыкаясь на мебель и ловя протянутыми руками пустой воздух. А потом бросался в какую-нибудь сторону и хватал одного из играющих, чувствовавшего себя в полной безопасности. Вот и успех, вот и результат. Но результат-то случайный! Нет, это не по-аристовски. Он считает, что если уж предпринимать что-либо, то по определенному плану, с учетом всей суммы обстоятельств, которые уже известны. Что касается догадок, то без них, конечно, не обойтись, но и они должны исходить из чего-то конкретного. И тут же встает второй вопрос: каково это конкретное? Не раз доводилось ему убеждаться в том, что всплывает на поверхность и делается очевидным далеко не всегда самое важное, чаще наоборот – самое несущественное А сыщику надо уметь отличить настоящий факт от пузыря, который привлечет внимание, а потом возьмет и лопнет, не оставив после себя ничего, кроме горького разочарования.

Шел Аристов не спеша – коренастый, невысокий, совсем неприметный. Напоминал он рабочего, направляющегося к своей проходной. И только походка, какая-то особенная, пружинистая, говорила о том, что идущий полон сил, что в любой момент, если потребуется, он способен перейти к стремительным действиям.

Его цепкий взгляд улавливал каждую деталь. У этого газетного киоска вчера был другой замок, а здесь орудовала метлой другая женщина. И география города у Аристова была своя, чисто профессиональная. Как-то само собой получалось, что оказавшись в том или ином районе, на той или иной улице, он обязательно вспоминал нечто, связанное именно с этим местом. Идет с женой в гости и вдруг припоминает, что именно в этом подъезде много лет назад удалось захватить врасплох одного опасного гастролера.

А то ехали на рыбалку. Беседовали. Сам не заметил, как стал отвечать невпопад. Почему? Увидал старые бараки. В одном из них, в том, что слева, они с Ковалевым брали вооруженного преступника. Второго задержал в людном месте опытный оперативник Никулин. Трудно было им с Ковалевым, целую ночь продежурили на морозе, прежде чем выбрали подходящий момент. Но Никулину было труднее. Ему никак нельзя было допустить, чтобы бандит в людном месте открыл стрельбу…

Да, своя география города была у Аристова.

Пришвин писал когда-то в своих очерках, посвященных краю непуганых птиц, что маленький, чистенький Петрозаводск2 показался ему дремлющим. Прошли десятилетия. Улицы Петрозаводска и сейчас отличаются чистотой, прибранностью. Но от былой тишины не осталось и следа. Теперь город дремал только когда положено, то есть ночью, а днем это был шумный, многолюдный современный город. Что же касается тишины, то в работе Аристова и его товарищей – Н. Е. Ковалева, П. И. Стрелкова, А. И. Никулина, А. П. Зайцева, В. И. Никулкина, – ее не было никогда.

Геннадий Арсеньевич приходил на работу очень рано. Если, конечно, не отсыпался после ночной операции, запланированной или вызванной оперативной необходимостью. Такие ночи были не так уж редки. Потому что не щадил он себя. Другим доверял, а все равно стремился сам довести все до конца. Вот и недосыпал.

Но эта ночь была спокойная. Ничего особенного накануне не произошло, и дома тоже все было в порядке. Вечер провел так, будто работает не в уголовном розыске, а где-нибудь в бухгалтерии или статистикой занимается. Впрочем, наверно, и у бухгалтеров и статистиков есть свои волнения, свои заботы, свои бессонные ночи.

Привычка вставать рано сохранилась у Геннадия Арсеньевича со времен деревенского детства.

Родная его деревня Овсяничиха3 стояла на самом берегу Волги. Была она тихой, патриархальной, несмотря на происходившие в стране перемены. Если и ездили куда из Овсяничихи, то чаще всего в районный город Пучеж, который впоследствии был перенесен на новое место в связи со строительством ГЭС4. Редко появлялись в деревне новые люди, а если появлялись, то к ним долго присматривались, прежде чем признать своими. А если что замечали даже через десяток лет, то обязательно говорили: «Вы не нашенские, потому и балуете». А баловством считалось все, что было отступлением от принятых в этих местах моральных и иных норм.

Школа, где Гена постигал основы наук, располагалась не в Овсяничихе, а в районном селе Сеготь. Туда и ходил Гена шесть раз в неделю. Он уже тогда был серьезным, обстоятельным, слово держал крепко, за что и уважали его деревенские ребята. И еще любили его за музыку. Гармоника в его руках творила чудеса.

– Поиграй, Гена, – просили его тихим вечером товарищи. И неслось над волжским берегом знакомое и томящее «Есть на Волге утес»5. Но иногда печальная или торжественная песня вдруг сменялась быстрым веселым наигрышем, гармошка так и ходила в ловких руках, парни и девушки начинали на волжском берегу веселый танец.

На гулянки иногда ходили в соседнюю деревню, километров этак за семь. И там Гена играл, а другие – танцевали. Лишь изредка кто-нибудь его заменял, и он участвовал в общем веселье.

И вот именно на таком гулянье выдержали первую проверку его природные качества. На полянке, где они собрались, появилась группа подвыпивших парней.

– Убирайтесь отсюда! – сказал высокий белобрысый парень, и Гена увидел, что в руках у него что-то сверкнуло. Присмотрелся – финский нож. Еще ничего не успел сообразить, как что-то толкнуло его навстречу. И получилось так: вооруженный хулиган против безоружного подростка. Но подросток и не думал отступать. Что до остальных, то они не успели вмешаться, как белобрысый уже пошел на Гену и вдруг выбросил руку с ножом вперед, но Гена сумел схватить ее. Резкое движение, короткая схватка, острая боль в кисти, но противник уже обезоружен, финка валяется на траве. Тогда вмешались и другие.

На следующий день Гена пришел в Сеготь к участковому уполномоченному и принес ему ножик.

– Слышал уже о твоем геройстве, сказал ему тот. – Сильно порезал он тебе руку?

– Ничего. Пустяк. Пусть не балует....

– Пустяк, говоришь? Это по-нашенски. Молодец. Прямой путь тебе в милицию. Шерлоком Холмсом будешь.

– А кто это Шерлок Холмс?

– Не читал, выходит? Прочти. В библиотеке или, может, у учителя есть Конан Дойль. А Шерлок Холмс был человек дельный, методы у него свои были… Индуктивный и дедуктивный… Не понимаешь? Я тоже не очень понимаю. А суть в чем? Умел увидеть главное, потому ни один жулик не мог от него уйти.

С этими словами распрощался с парнем участковый, которого в окрестных деревнях называли «головастым». Гена же стал искать книжку. И впрямь нашел ее у учителя. Старую, затрепанную, сойкинского издания6, с ятями и твердыми знаками.

– Значит, про Шерлока Холмса хочешь прочитать? – спросил учитель. – А с «Капитанской дочкой» как быть?

– «Капитанскую дочку» я уже давно прочитал по программе.

– Ну, если прочитал, то бери эту.

И познакомился Гена бессонной ночью со странным человеком с Бейкер-стрит, с человеком, который, погрузившись в свое старое глубокое кресло и окутав себя облаками табачного дыма, разгадывал самые сложные загадки, что задавала ему жизнь.