Если бы она сразу надела помолвочное кольцо и побежала подавать заявление в загс, сейчас их союз уже считался бы fait accompli [13].

Ее ладонь скользнула на живот: с последнего свидания с Ули прошло сорок два дня – сорок два дня страданий и тоски.

Сорок два дня ожидания месячных, которые, как догадывалась Лиза, и не придут.

– Какая ты серьезная.

Она обернулась, торопливо смахнув с глаз некстати выступившие слезы, а в комнату вкатился отец. Проезжая мимо обеденного стола, он покосился на груду бумаг, которые Лиза разбросала по узкой скатерти, и девушка едва уловимо улыбнулась в ответ на папину мягкую улыбку. С тех пор, как построили вал, она чувствовала себя просто ужасно, но ей грело душу, что отец и Пауль продолжают ее поддерживать. В отличие от нее, они новую действительность приняли совершенно спокойно.

Лиза представляла, как могла бы жить на той стороне Бернауэрштрассе: они с Ули смотрели бы из окна на то же самое ограждение, и она так же сильно скучала бы по отцу, как сейчас скучает по любимому. Получается, окажись она на Западе, ей и тогда было бы плохо?

– Ужин почти готов. – Отец погладил Лизу по руке и проследил за ее взглядом на западную сторону. – Твой брат скоро вернется. Бойлер опять барахлит, так что вода в душе будет только холодная. Скорее бы уже нам дали новое жилье. – Он ободряюще сжал руку дочери: – Поможешь накрыть на стол?

Лиза прошла на кухню и достала из ящика приборы, чувствуя благодарность отцу, который умел молча ее поддержать и, даже видя ее слезы, не лез в душу.

Это было очень в духе папы: в отличие от его приятелей-хирургов, которые по роду профессии привыкли бахвалиться и рисоваться не только перед пациентами, но и перед семьей и близкими, Рудольф всем вокруг сострадал, и поэтому люди ему открывались и доверяли. Такой навык ему очень помогал как в клинической практике, так и в преподавании. И хотя Лиза с удовольствием промолчала бы весь вечер, она понимала, что кое-какие разговоры откладывать никак нельзя.

Между тем отец убрал со стола бумаги, взял скомканное письмо из Государственного секретариата и с любопытством его разгладил.

– Можно?

Она кивнула, ощущая неприятный ком в горле, и стала наблюдать, как папа читает и на лице у него появляется гримаса разочарования.

– Ох, доченька. – Он раскрыл ей объятия, и Лиза бросилась к нему, уже не сдерживая рыданий. – Мне так жаль, дорогая…

– Я тут подумала, – всхлипнула она, уткнувшись лицом в его шершавую льняную рубашку, – может, ты через свои связи в университете…

– Живи мы на Западе, это сработало бы, – вздохнул отец. Хоть он и был уважаемым ученым, в Восточной Германии места в университетах доставались в основном детям пролетариата, а не интеллигенции. – Но, полагаю, ректорату приходится принимать во внимание новые обстоятельства.

– Это еще не все. – Лиза отстранилась. – Мы с Ули… в общем… когда мы обручились… – Она умолкла, боясь посмотреть отцу в глаза. – Я… я жду ребенка.

– Ничего, как-нибудь справимся, – заверил он и притянул ее к себе, угнездив подбородок у нее на макушке. – Всегда есть выход.

Лиза тупо таращилась в потолок, не в силах заснуть. За ужином она рассказала о своей беременности и Паулю, и хотя раньше боялась, что домочадцы воспримут новость в штыки, они оба почему-то отреагировали вполне благосклонно.

Правда, мысль о том, чтобы растить ребенка без отца и нести все тяготы родительства одной, не радовала, но еще больше огорчало, что теперь Лиза точно не сумеет заниматься любимой профессией. Девушке, конечно, не хотелось расставаться с семьей, но она нисколько не сомневалась, что собирается связать свое будущее с Западным Берлином, вернее, не только с ним, но и с Западной Германией или другой капиталистической страной, а главное – с Ули.