Уехала закусочная. Вальяжно посидели, прилегли, прикрыв глаза, – предмет на выбор.

С очередного понукания угрюмыми вернулись к монотонному процессу с ящиками. Уже в изрядной устали, беря верхний, Дима оступился, спровоцировав падение. Из отвалившейся крышки со звоном разлетались шестерёнки, втулки, прочие детали. Присутствующие поневоле уставились на добро.

К месту падения надвигался утренний крупняга "

": "Ты что же, сраный симик, портишь имущество Сачерсум, – и мощный кулак прилетел в Димин лоб. Почти киношное падение, отключка продолжились приподнятием тела за грудь. – Я из тебя душонку вытряхну и запихну обратно, покруче Тирадива, – и подбежавшему на шум "", немного заспанному: – А ты, Гад, чего щёлкаешь? Следи за говном, либо сам…"

"Поскорей шевелись и аккуратней, либо сам капаметом станешь! – переключился Гад на виновника свары и заискивающе: – Сейчас, Эрит, исправим".

В полусознании Дима укладывал раскиданные железяки, думая, свалить с каторжной планеты.

На слышимую мысль последовал ответ, подслащённый грубым хохотом воспитателя: "С карусели не сбежать…"

Колонны трудяг плелись обратно в "

" к закату дня, безжизненный пейзаж одушевляя.

Дима проигнорировал вечерний приём пищи, замучено поправил отстегнувшуюся мотефу – простыня-покрывало кульмама – полимерный тюфяк со ступенькой встроенного подголовника, и распластался. Парой встряхов скинул со стуком новые арыпалы – серо-чёрные ботинки, как у всех, оголив напоказ болезненные потёртости окончаний ног. Участки повреждённой кожи зеленелись желтизной, с налётом тёмным из-за материала обуви, на глаз прочного, но с мягкостью – "благородная кирза". В плане модели – полусапоги: широкие металлические носы, гармошечка на щиколотке, ремешок. Один арыпал завалился-таки на бок, раскрывая секрет подошвы: пупырышки вдоль боков, низ – заострённая ёлочка-квадратик "танцуй – не падай". Даже куртку юджопеора не удосужился снять.

А большинство валялось по пояс оголённые – ой-ёй, не холодно для ненамеренной повседневной экспозиции мышечной массы.

"Как тебе первые впечатления: работа не пыльная?" – поинтересовался Сладков.

"В промзоне сдох и в ней воскрес", – буркнул Дима отрыжкой, от впечатления дневной кормёжки, смыкающимися веками обозревая потолок, с опухлостью на лбу.

"В каком смысле?"

"Это я так, о высоком", – и провалился в сон до отбоя.

Имармисаны по бокам загораживали лица рядом лежащих, – и соседи приподнялись на локти… Посмотрев на спящего, последовали примеру, оброняя в сердцах: "Звери, сразу на металл кинули".

Время текло на планете иначе: безымянные сутки двадцать пять часов на четыреста в году. Получается, Дима прибыл на Лютукрепус в шесть тысяч тридцать седьмом году на сто одиннадцатый день, и десяток-другой, последующих, не проявились чудесным разнообразием. Ровно солдат-новобранец, да зэка-первоход, познавал новое житие, не выделяясь.

В очередной вечерок народ заполнил акивро, святыню пищевую симидимов; толокся, обступив, с посудой чистой капаметы; вытряхивал из стопок перезвоном приклинившие донца; словца летели через одного, беря из стопки пабуджер – зашарпанный поднос, оттенков чёрно-матовых.

Строй возглавляли заправилы кафок у триескусты, – раздатка, ну, стойка барная, без всяких "Ё". Черёд скор – приближался Дима к ней. Ноль-восемь-девять решил предвторгнуться – не вышло: тут выдвинулось Димино плечо. Хитрец, со взглядом на припомню, отступил, но через пятого всё ж втиснулся в конец.

Один-ноль-три о пригвождённую скамейку шибанулся, в порыве голода подсесть. Нашлись, и "хор", и "запевала", над невезунчиком подтрунивать нещадно. Считай, на пике вечерок; в пукупры ремперки втыкались, – их перестук – ансамбль ложкарей.