В Паредеку вернулся, ожидая у ворот.

Через пролёт, крадучись тяжело, выруливал поосновательнее прежних транспорт: прицепа – два и спальник – дальнобой с обвесом, но не хром: приспособления, запчасти для дороги долгой. Заглядываясь на него, Садик преодолел положенный заезд и снова под капот.

Ноль-семь-один: "Чего копаешься, чумазик… мандуци вывозить пора?!"

"Твоих слов "ласковых" железный конь не понимает… пожалуйста, Дит, не гони".

"Ну ладно уж, чинись… но поскорей… ишь, конский металлург нашёлся".

Приёмный диапифер опустел, ремонтнику на вдумчивый покой. И часа не прошло, отправился с прицепом…

Вот контуры Монабитэра и обитателей глаза, встречали жаждуще, – шутя всерьёз: "Спаситель от голодной смерти появился".

Он без затей до нужной точки долетел, через в служебный вход врулил машину – сквозной предбанник с воротами, откинутыми козырьком.

Рука набита – шустро кинул шланги на тромедек – с дозаторами, аппарат. Туда-сюда, лишь оставалось преобразить, в колпак и фартук, внешность – служитель продуктовой сферы, но…

Над выходом прямоугольный металлопласт высвечивал семнадцать сорок две – просрочено начало ужина: для первой кафоки в семнадцать.

Выстукивали ремперки в пукупрах активно громкую "морзянку".

Носы просовывали второкафокники: "Скоро вы там?" – "Не нажрутся".

Вторгались некоторые, не дожидаясь последнего из первой.

На каждое жилище выпало минут по двадцать, вместо тридцати, плюс ноль-семь-семь, дежурный страдиар, лез под руку, для хомидимов подбирая порции, – Садик вспотел – присел. Слипались веки на опорожнённую посуду последних едоков.

Зевнувший Дима потянулся за ямасепом: так разморило, и не откинуться: на эпиказе нет же спинки, – повертевшись: "Э, ботаник, чего не приволочь куст из Фианирида?"

У стен, инверсно входа, цветенье разномастно – ручной работы каменные чаши лишайник-плесень стлавши покрывал.

Их Пухов орошал ардипкой: "Ага. Попробуй проберись – запретка. Да и совсем не климат".

"Ну… значит выведи породу… по типу аленький цветочек".

Сладков: "Мысля́… Плантацию втихую зафигачить и за валюту втюхивать… красавцы". – "Э-э, вам бы лишь бы всё продать, а подарить?!" – "Кому?" – "Муму".

С тем и ушли до куилек валяться.

И это не конец: коль на другом конце Монабитэра, и образ жизни выбран особнячий, – не грех питаться в кафоке своей. И побогаче рацион – трактуй дискриминацией по расе? А что не съешь – не покусаешь над выходом у хомидимов: металл презренный циферблатился пятиугольно. Вниз главным остриём – конец началом: отсутствовало двадцать пятое число, – двумя нулями обходилось на рассветы налево ходом стрелок. Для длинной часовой по контуру при каждом пятом изумрудилось одно число. Минутная – короткая, попутные деления – четыре, из голубого минерала прижимались к центру безымянными, – пофантазируй сторонами света.

Но до рассвета далеко: перевалило за девятнадцать, – их вечеря, пожалуй, затянулась. Дежурный страдиар "на огонёк", – из уритопа Дуглас, поправляясь, выползал: "Мурло, тебя что, звали?" – "Так это… Дуглас… может подубрать?" – "Вали пока".

Закрылась дверь и гогот разлетелся по углам.

За длинным ямасепом, единственным, тела дышали жаром на голый торс, хрустя, сжимались мощью кулаки.

"За упокой и здравие поднимем. Наш брат по времени вернётся в строй, – взгляд дружный перешёл на куилеку, – как непорочная, заправлена струною, пыль антикварная скопилась кое-где.

Подняли леупоки, синхронно запрокинув жидкость в рот. И фукали, переводя дыханье.

"А стоит поменять, наверно, куилеку". – "И мотефу, кульмам". – "Ага".

Повтор не первый – Дит из кукалига по кругу разливал: на восемь порций булькался сукебри: "Тост за Великих, Сачерсум и Тирадива, дарующих жизнь вечную, хвала!" – и у него повылезали пятна, по-мухомористому разукрас.