* * *

Рассказку эту я записал уже в Москве, но в целом она наговорилась «на корочку» еще в Бангкоке. Там, после возвращения с КоЧанга целую неделю я ежедневно подвергался часовым истязаниям на массажном столе, пытаясь с помощью известных на весь мир тайских профессионалов хоть как-то выпрямить упорно скрючивающуюся под грузом лет спину. Вероятно, даже чужой физический труд, но приложенный к тебе, благотворно влияет на умственную деятельность и творческую активность. Пока я лежал «под пытками», слова сами складывались в предложения, а предложения – в абзацы. Оставалось только положить их на бумагу.

А может, необычный процесс создания опуса, когда его отрывки исправно возникали в голове в моменты сильных болевых ощущений при выгибании массажистом моего туловища практически «на мостик», подтверждает правоту слегка переиначенного древнего латинского изречения «в муках рождается творчество».

В 1990-м двоюродный Братец Коля отправился в Штаты по приглашению американских друзей-музыкантов выступить на концерте кантри музыки. И так его приманила местная жизнь, что сделался он невозвращенцем. Местные приятели быстренько подыскали Братцу фиктивную жену: натуральнейшую американку, наполовину индианку племени чероки. Брак оказался не совсем фиктивным, но это совершенно другая история.

Осели молодые в небольшом, по московским меркам, городишке Карлосвилль в штате Кентукки, причем в одноэтажной его части. Братец приноравливался к жизни, искал, как говорится, себя там, и первое время письма и посылки от Николая поступали нерегулярно, но со временем процесс оповещения о новостях его американского бытия наладился. Года через четыре любимая Тетя последовала за единственным сыном, попросив в США убежища. Ей немедленно присвоили статус беженца со всеми сопутствующими привилегиями и материальным содержанием в твердой валюте. С присущей ей активностью натурализовавшаяся американка сразу же поступила в местный Университет и на получаемую стипендию объехала сначала большую часть штатов нового места жительства, а затем и ближайшие страны Латинской Америки.

Тетя регулярно приезжала в прежнее Отечество повидаться с родными и друзьями и всегда настойчиво приглашала навестить ее в «деревне Карлосвилловке». Я выбрался в Америку только в 2000-м году, прирастив пятидневный заезд на празднование Тетиного 75-тилетия к недельной командировке на машиностроительный завод в Квинсе.

После насыщенного производственными вопросами пребывания в Нью-Йорке, разбавленного полуторасуточной экскурсией в Вашингтон, Карлосвилль показался глухим захолустьем по сравнению со столицами. Вправо и влево от небольшого центра, то бишь, даун-тауна с несколькими высотками, город раскинулся и растянулся вдоль большой реки кварталами одно- или двухэтажных домиков различного достатка: от выдающихся каменных колониальных особняков с колоннами до незатейливых вытянутых деревянных построек типа «шот-ган»25.

Холмисто-гористый район проживания Братца изобиловал зелеными насаждениями и ландшафтом слегка напомнил любимый Гурзуф. Пересекающие под острым углом центральную улицу железнодорожные пути сначала привели меня в некоторое недоумение, напомнив московские узкоколейки, во множестве ведущие на заводы, переполнявшие Пролетарский район моего проживания. Но, если в Белокаменной бегущие по рельсам поезда попадались «раз в год по обещанию», то в Карлосвилле иногда я по три раза на день терпеливо ожидал на переезде, пока товарняк черепашьим ходом пересекал основную автомобильную магистраль округа. На крыльцо ближайшего домика обычно выскакивали детишки и хором громко считали вагоны. Я невольно присоединялся: наш рекорд – сто с лишним цистерн.