– Это почему еще?

– Так раз я ничего, кроме ратного дела, не умею, ваш жених меня к вам стражем приставил. «Будешь, – говорит, – оберегателем для моей нареченной невесты. Глаз с нее не спускай! Блюди пуще души своей!»

Вот те раз! Попала, как кур в ощип!

– А это… Огнедар, – осторожно поинтересовалась Еленька. – Что блюсти-то тебя жених мой подрядил?

– Так жизнь вашу, Еленира Мечиславовна! – отозвался пленник. – Клятву с меня магическую взял, чтобы я от вас не отходил, от любой напасти защищал, в обиду не давал.

– А-а! Ну это можно, – чуть расслабилась Еленька. – Так уж и быть, блюди, раз поклялся. – она махнула на своего свеженарисовавшегося телохранителя шелковым платочком. – Ты покамест отдыхай тут, обвыкайся. Жди, когда я тебя к себе позову. Вот позову, ты и начнешь блюсти.

И она выпорхнула во двор. Да, надо брать ноги в руки, насупившись, решила Еленька. Времени в обрез, а тут еще этот блюдун на ее голову свалился! Как же ей с таким репьем от веночка своего избавляться? А время поджимало.

4. ГЛАВА 4. Как Еленька веночек свой потерять пыталась

Артын обнаружился на заднем дворе, где вместе с другими стражниками весело гоготал над какой-то шуткой. Еленька тут же позавидовала и закипела в душе: «Весело ему, ироду, а то, что меня в жертву батюшка принести хочет, это ему хоть бы хны!»

– Артын Всеславович! Подьте-ка сюды! – холодно приказала Еленька своему ухажеру.

Тот весело оскалился, подмигнул дружкам, поклонился, небрежно откинул на плечи темно-русые волосы и пошел вслед за Еленькой по тропинке между амбарами, овином и другими постройками. Хозяйство у воеводы Друтича было знатное. Одних стад было как пальцев на правой руке, а сел в подчинении и того поболе.

Тропинка привела их к баньке, что стояла у самой речки в отдалении от других построек. В баньке жил банник, да такой злющий, что даже сам воевода его побаивался. То камнем из каменки выстрелит, то кипятком ошпарит, короче, беда, а не банник. Как только ни задабривали нечисть зеленобородую! Новый веник и водичку чистую ему завсегда после мытья в бадейке оставляли, а если гости были, то и хлебушка ему краюху клали. Но все было без толку. А когда паскудный банник из-за полка лапу высунул да за ногу кума воеводиного цапнул – да так, что того только через час смогли квасом отпоить, так заикался – тут уж воевода осерчал и приказал новую баню ставить, в другом месте. А старую баньку забросили. Уж советовали воеводе старую-то подпалить, но тот остерегался. А вдруг банник выживет: ведь чего нечисти-то сделается? И тогда еще пуще озлится? Или в новую переберется? И толку тогда?

Так что банька стояла заброшенная в зарослях малины и черемухи, смотрела исподлобья на редко проходящих мимо нее людей и хмурилась. Даже гадать в ней никто не осмеливался, так боялись нечистика.

Зато для свиданий место это годилось лучше любого другого. В начале весны черемуха дурманила приторно-сладким запахом, а потом живущий в ней соловей начинал сводить с ума своими трелями. А летом и того краше: пока ждешь дорогого человека, можно и малинку общипать. Однако сейчас Еленька выбрала это место не из-за его романтичности, а из чисто утилитарных целей: никто их там с Артыном не мог подслушать.

– Зачем звали, Еленира Мечиславовна? – сощурившись на девушку, поинтересовался Артын. Он привалился богатырским плечом к углу баньки. Банька крякнула, но сдюжила.

– Значит, Еленира да еще и Мечиславовна? – чуть с угрозой спросила Еленька, глядя, как ее визави грызет сорванную травинку. – А ведь неделю назад Еленюшкой была. Или забыл, как под окошком ходил, как слова разные шептал?