Путь наверх занял около часа. Давид шел медленно, пробираясь через заросли бамбука и эвкалипта, петляя между деревьями и сетуя, что я не положил асфальт. Я объяснил, что горный ручей можно использовать как тропу. Обычно воды в нем по щиколотку, идти легко и приятно под навесом крон, но сейчас после грозы он превратился в бурную реку, и туда лучше не соваться. Давид пошел проверить, я следом. Вместо ручейка, робко бежавшего по камням в глубине оврага, он увидел бурлящий поток, рвущийся из берегов, и отпрянул. Мы миновали мандариновую рощу и вышли к саду, за которым простирались альпийские луга и чернели горы. Давид ахнул.

– Интересно, смогу ли я войти в твой дом? – спросил Давид. – Давай проверим. Показывай, где он?

– Сделай три шага вперед – и окажешься в нем, – сказал я и вошел в комнату первым.

Меня окутали свет и тишина. На миг я забыл обо всем, будто подставил лицо под теплый душ и закрыл глаза, а когда повернулся к окну, увидел Давида, лежащего на траве, растерянно открывающего рот в немом крике. Я тут же бросился наружу.

– Платон! – вопил он.

– Прости, не хотел пугать. Я зашел, а ты не смог. Ты его не видишь, не чувствуешь, как и меня. Вот в чем штука, – начал оправдываться я.

– И ты не слышал мои крики? – он поднимался на ноги, стиснув зубы.

– Нет. Наверное, в этом плюс любого дома – закрываешь дверь и наступает тишина. Я увидел тебя в окно и выскочил, – ответил я.

– И как часто ты любишь бывать дома, Платон? – серьезным тоном спросил Давид, потирая коленку.

– Как и все, наверное. По натуре я домосед, если честно, – ответил я, не понимая, к чему он клонит.

– Ну, это многое объясняет… – промолвил он. – С другой стороны, должно же быть у человека место, где он может побыть один, без человеческих воплей. Пока что я тут один, а потом, когда нас будет… М-да… Перспективка… А аптечки у тебя нет? – он рассматривал свежую дырку на джинсах и пытался просунуть в нее палец.

– Я тебе дом аптечкой укомплектую, это же минутное дело. Куда ставить будем? – я навис над ним и тоже уставился на его колено.

– Давай вон там, – Давид выпрямился и показал на каменистый берег горной реки, которая протекала по границе сада. – И сад вырубать под стройку не придется, и речка под ухом будет шуметь-журчать.

– А что насчет дизайна, этажности и материалов – пожелания будут? – я мысленно потирал руки, мне хотелось создать что-нибудь грандиозное.

– Платон, я тебя умоляю… Я же в раю и хожу в шмотках бога, чего еще мне желать? – его искренность поразила меня до глубины души. – А в каком доме жил ты, каким он был? Большой, маленький, или ты ютился коммуналке?

– Никогда нигде не ютился, – оскорбился я. – У меня был дом. Сам построил. Два года ухлопал, и не зря. Мечту построил, а не дом, вторую кожу себе вырастил.

Воспоминания нахлынули, и я ясно увидел себя стоящим перед своим двухэтажным особнячком темного дерева с восемью большими окнами по фасаду, расчерченными белой раскладкой на европейский манер, смотрящим на его открытые ставни второго этажа и прижатый к боковой стене дымоход из красного кирпича, что шел от камина, который я выложил сам. Вспоминал, как под его ломаной крышей на мансарде обустроил игровую и детские на случай, если у нас появятся внуки, но случай так и не представился, да и я не дожил. Комнаты остались кристально чистыми, я не развел там даже пыли, не то что склада барахла, как это заведено в больших домах и вообще. После отъезда жены стал пустеть и второй этаж. Я перестал заходить в спальню и обжился в кабинете. Комната сына по соседству была заперта – и когда он жил с нами подростком, и когда окончательно перебрался в Москву. Я совсем забыл, как она выглядит. За год до юбилея, оставшись в одиночестве, я разом почувствовал, будто дом обрушился на меня всей тяжестью, стал мне велик, в нем невозможно было согреться и у огня. Я подумывал бросить его и уехать, но потом свыкся и понял: это был мой дом, просто очень просторный дом, в котором могло быть хорошо как с близкими, так и одному. Давид вернул меня в реальность внезапным возгласом: