– По официальной версии, около шести тысяч лет, – неуверенно ответил я, – хотя новые находки говорят о появлении человека более трехсот тысяч лет назад, цифры меняются.

– Значит, тебе осталось найти бога, у которого опыт выживания здесь хотя бы на шесть тысяч лет больше, чем у тебя. Подумай как. Наверняка на это тоже дается одна попытка, – деловито отметил Давид, взял ведерко с крабами и понес его в дом.

Я не успел возразить, да и возражать было нечего. Меня не раз посещали эти мысли, но я их гнал, считая, что со своим миром я в состоянии разобраться самостоятельно. Появление Давида придало уверенности и сил, а после того, как я создал ему дом, изменилось и мое отношение к свету. Он больше не приносил покоя и радости, не дурманил. Вдруг он стал склепом – пустым холодным убежищем живого покойника, гробом Дракулы, без которого я не мог обойтись. Но патологическая связь с ним, как и невидимость, не делали меня богом. Они мешали насладиться счастьем и построить жизнь, о которой я мечтал. Будь моя воля, я бы стал человеком и сейчас бы варил крабов вместе с Давидом, а не размышлял над тем, есть ли в природе мне подобные, бог ли я и есть ли бог, знающий, как сотворить второго единорога.

Давид вынес вареных крабов в тазике, поставил на стол бутылку вина, стакан и сел есть, извинившись, что трапезничает в моем присутствии. Он ел не торопясь, с большим удовольствием. Расправившись со вторым крабом, он поднял стакан и сказал:

– За тебя, Платон! – он сделал пару глотков и зажмурился от удовольствия. – Теперь самое время поговорить обо мне.

– Говори, слушаю.

– Вчера я расшиб колено и осознал одну вещь… – он поджал губы, опустил глаза и произнес хештегом: – Я смертен.

– Что? Как ты это понял? – спросил я и сам едва расслышал свой голос.

– На коленке появился синяк, ссадина, шла кровь, мне было больно. Это расходится с концепцией рая, либо мы сразу перешли к той части, где все все поняли и знание обернулось против них, – ответил он.

– Но это не рай, Давид! – возмутился я.

– Платон, давай не начинай, – он выудил краба из тазика и стал играть с ним, как с марионеткой, отображая на нем свои эмоции. – Мягко говоря, я расстроен, потому что надеялся на вечное блаженство в твоей компании. Ты мне симпатичен, и мы могли бы провести тысячи ночей в беседах ни о чем и о чем-то. Моя смертность все меняет, – краб воздел клешни к небу и обрушил их себе на голову. – Это катастрофа, – сокрушался краб. – Понимаешь, дружище, бог ты мой ненаглядный? Вляпался ты. Мы вляпались, – ножки краба подогнулись, и он плашмя упал на стол, на прощанье помахав клешней.

– Я был смертным, но меня это не огорчало. Здесь тоже все смертные. Я вчера видел дохлую птицу. Твой краб… Почему ты встревожился? Или это связано с тем, что мы так и не пришли к единому мнению о том, считать этот мир раем, а меня – богом или нет? – спросил я, глядя, как Давид отшвыривает в таз претендента на «Оскар».

– Моей жизни точно не хватит, чтобы закончить спор, – горько улыбнулся Давид, – я о другом. С моей смертью ты навсегда лишишься общества человека. Споткнувшись на Люции, ты мог понять: чтобы ты ни делал, второго шанса не будет. Одна черта подведена – бедный Люций умрет в одиночестве и оставит твой мир без волшебства, но ты наступил на те же грабли, сотворив меня. Я – вторая черта, за которой ни черта. Умру, и ты останешься один, – он развел руками. – Судя по всему, ты не сможешь создать второго человека, – резюмировал Давид.

– А если попробовать? – промолвил я.

– Попробуй, – сказал он отрешенным тоном. – Возвращаясь опять же к твоему предшественнику, вспомним поучительную историю, где он лепит женщину из ребра Адама. Как ты думаешь, почему? Что ему стоило взять прах земной – или что он там брал для замеса человека – и сделать женщину? Правильно, ничего он не брал! Он, как и ты, имел один шанс и истратил его на человека, с которым хотел говорить. Ну, или допустим, он был дремучий и желал, чтобы человек ему пел или танцевал, к примеру. Неважно. Потом он как-то исхитрился и сделал Еву. Вопрос – как?