– Дак как веришь – не веришь… Вот знать ба точно, что он есть. А то все говорять… Молются… Все слова, слова… Можа и есть он, Бог-от. Шут его знат.

На повороте занесенный ветром малый клуб дыма из трубы паровоза уже в который раз заполнил пространство вагона. По вагону раздались возгласы недовольства, матерная брань, началось хаотичное движение.

– Не довезут нас едак-то! – кричал кто-то. – Угорим нахер.

Двое возились с дверью, чтобы раздвинуть ее.

– Ну чего вы там возитесь! Задыхаемся ведь. Копуши.

Но вскоре волнения по этому поводу улеглись. Вагон проветрился быстро. И по новой начали раздаваться со всех сторон доверительные разговоры, воспоминания, житейские и армейские истории.

Справа от двери на нижней полке сгруппировалось до шести человек бойцов. Оттуда слышались шумные взрывы хохота, частые восклицания «Ой, не могу! Ну надо же!» – и неудержимые «Хха-ха-х-а, ггы-ы-ы – ы…».

Алексей невольно прислушался к шумному веселью говорливой кампании. Оттуда неслось:

– А нас на передовую. Нас! Туда! Едритт-т-т т-твою Машку за ляжку… На передок, значит…

Кто-то, слышно было, пытался одернуть говоруна:

– Да тише ты. Чего расхорохорился на весь вагон… Гляди, лейтенант вон…

– А чего, я верно говорю, – ерепенился рассказчик. – Фронты трещат по всем швам, а нас… Нас на передок… Ишь ты!

И с приблатненной интонацией напел:

– Хх-а-а…

Алексей, услышав и поняв, чей же это голос, а это был голос Рябова, уже решил пресечь непристойный разговор. Он приподнял голову, оперся руками под собой, чтобы поднять тело, как вдруг услышал:

– Ну-ка ты, заморыш, заткнись! А то тебя мама не узнает, если она у тебя есть. Но, похоже, ты жалкий выкидыш. Какая у тебя может быть мама…

– Че-е? – взвился заводила веселой кампании. – А ну, повтори, че ты щас прошлепал… Кто я?

– Недоносок ты, гнус вонючий… Жалкий выкидыш, – послышался твердый, уверенный голос.

И Алексей, глянув туда, откуда раздался этот голос, увидел человека, еще моложавого, но с военной выправкой, Шелепова Вадима, о котором он буквально вчера услышал от Карташова.

– Ну, мужик, ты подписался. Сам виноват, напросился.

– Я сказал, заткнись, щегол. Или я тебя сейчас сам заткну…

– Ты? Меня? – пошел развязной походкой на мужчину Рябов. За ним двинулось несколько его подельников. – Да я тебя на ремешки порежу, падла! – в руках у Рябова блеснуло лезвие ножа. Он подступал к Шелепову ближе и ближе.

Для окружающих возникший конфликт явился неожиданностью. И многие не решили для себя: кто прав, а кто виноват. И чью сторону занять. И просто наблюдали из любопытства.

– Рябов, прекратить, – наконец, вмешался Алексей. – Дай сюда нож.

– А ты, ефрейтор, засохни. Тут не твоего ума дело, – огрызнулся на младшего сержанта Рябов.

– Что ты сказал? – воскликнул, в свою очередь, Алексей, возмущенный наглостью Рябова.

Но того несло:

– Сказал, засохни. Замочу.

– И эта козява кому-то еще и угрожает! – встал с нар и сам двинулся в сторону Рябова Шелепов.

Тот и не ожидал столь решительных действий от кого-либо, а тем более от этого мужика, – привык чувствовать здесь свое превосходство и безнаказанность, полагаться на безоговорочное повиновение окружающих и помощь дружков.

Но и дружки, стоя за его спиной, оробели.

Шелепов подошел вплотную к Рябову и резким выпадом правой руки нанес тому удар в подбородок. Рябов рухнул на пол. Шелепов поднял с пола нож, выпавший из руки Рябова, и передал его сержанту.

Алексей взял нож, осмотрел его и, произнес:

– Ого! И откуда у них берутся такие ножи?

Шелепов с пренебрежением сказал дружкам поверженного: