Вокзал в Ницце находится на центральной улице, которая заканчивается набережной. Можно было бы пройти мимо белых домов-дворцов и ярких витрин, но с чемоданом и сонной Хелен, которая висит на руке, это нереально. Элли берёт такси, протягивает шофёру адрес виллы, и через несколько минут они на месте.

Небольшая вилла, которую сняла Элли, находится на окраине Ниццы, вдали от шумного Променада. Прошла неделя со дня приезда. Они гуляли по городу, ходили на пляж и на рынок. Но каждую минуту Элли думала о нём и ждала его.

Представляю её нетерпение. Она волнуется, каждую минуту смотрит в зеркало – поправляет волосы; ставит на стол фрукты, бокалы, проверяет бутылку шампанского в холодильнике. Она знает: он приехал и может войти с минуты на минуту.

Яркие лучи солнца пробираются в комнату через узкие щели в жалюзи, как дети, которые протискиваются через железные прутья ограды в чужой сад.

На ней короткий ситцевый сарафан с узкими бретельками, спина открыта, кожа золотится, покрытая первым загаром, а ноги ещё белые, не успели привыкнуть к солнцу.

Элли слышит: хрустит гравий в саду, и сердце у неё колотится, как сумасшедшее; она трясущимися руками открывает дверь, делает шаг и прыгает к нему на шею. Он обнимает её и чувствует знакомый нежный запах. Малышка удивлённо смотрит на высокого мужчину, который входит в комнату вместе с мамой.

– Твоя дочь, – говорит Элли. – Познакомься!

Маяковский низко наклоняется и осторожно берёт ручку ребёнка.

– Здравствуй, Леночка, – говорит он и добавляет вдруг охрипшим голосом: – Доченька.

Элли вытирает мокрые щёки.

– Кажется, похожа на меня, – удивляется он.

Элли улыбается сквозь слёзы:

– Она твоя копия.

Вечерами они гуляли по берегу моря. Он боялся взять её за руку. Пусть думают, что случайно встретились. Кого он боялся, он и сам не знал. Но боялся. И с ужасом думал, что было бы, если бы Лиля и Ося узнали о его американской семье. Элли всматривалась в каждого случайного прохожего – не шпион ли, не убийца.

Они знали: Европа наводнена эмиссарами НКВД, которые охотились за важными для власти людьми.

Маяковский остановился в гостинице, там утром завтракал, а днём приходил к ним в маленький домик, который французы гордо называли виллой.

Она запирала дверь, опускала жалюзи, пряча комнату от яркого солнца; в прохладном полумраке он играл с Леночкой, сажал её на колени, читал стихи, рассказывал, что такое хорошо и что такое плохо. Когда засыпала, клал её в кроватку и шёл к Элли.

Он обнимал её, а она прижималась к нему и плакала. Страх стоял между ними и мешал проявлять нежность. Он целовал её мокрые щёки, гладил по голове, как ребёнка. Америка, где они чувствовали себя свободными, была далеко. Они вспоминали прекрасное время, которое нельзя вернуть. Вечером Маяковский возвращался в гостиницу и облегчённо вздыхал. Кажется, день прошёл спокойно.

Он уезжал. Расставаясь, оба плакали. Маяковский обещал приехать в Ниццу ещё раз. Но не приехал. Прислал телеграмму.

«Целую вам все ваши восемь лап. Две милые Элли, скучаю».

Через год его не стало. Helen Jones хранила тайну своего рождения до 1991 года и тем самым, может, спасла себе жизнь.

Промозглым декабрьским утром он пошёл в магазин одежды, расположенный на бульваре Saint-Germain-des-Pres, и купил тёплый, уютный халат из мягкой английской шерсти. Красного цвета. Прошёл мимо книжного магазина, где стояли на полках его книги – между Бодлером, Прустом и Мериме. Потом вернулся домой, в свою красиво обставленную итальянской мебелью квартиру на