Конторской кот Василий, толстый, щекастый и страшно полосатый, держа во рте своём убиенную им мышь, радостно сверкал чуть косящими к носу глазами, предлагая Савелию разделить с ним восторг от удачной охоты.

– Тьфу! Васька, шельмец, опять мне мышь приволок! – Савелий с досадою скинул тяжёлое тельце кота с коленей и отряхнул их от серой кошачьей шерсти. Кот, впрочем, ничуть не огорчился таким поведением своего старого друга, какого любил безмерно, а потому стремился угостить таким вот нехитрым кошачьи образом. Вскинув пушистый хвост свой от нескончаемой гордости собой, он поводил головой из стороны сторону, отчего мышиный хвост в его зубах скорбно закачался и медленно ушёл куда-то во тьму, прятать, очевидно, свой трофей.

Савелий проводил его глазами, улыбнулся и вновь поглядел на стол. Есть хотелось зверски. Но денег было в обрез, аккурат на калач, что он покупал в соседней булошной каждое утро, и, какой составлял в течение дня его завтрак и обед. Задарма в конторе наливали лишь чай, пахнувший старыми опилками и пылью, что предназначался для писарей. Сам Демьян Устиныч, сидя в своём, отделенном от помещения конторы кабинете, начинал день с кофею, какой, сваренный ему приходящим из соседней ресторации слугою, пил с видимой охотой, щурясь от удовольствия. Надо сказать, что пах сей напиток упоительно, вызывая у вечно недоедающего Савелия голодные нутряные спазмы. Баранка улеглась в его желудке весьма нетяжелым грузом, лишь раззадорив его молодой аппетит. Он тяжело вздохнул, повернул перо острым концом к бумаге и решился мечтать об Аннушке, чтобы не думать все утро о еде. Молодой человек осознавал, что мечта его о скорой женитьбе на предмете своей страсти бесплотна. Ибо на то требовались деньги. И немалые, коих у бедного молодого писаря отродясь не водилось. Все уходило на скромное прожитье. Потому, записывая решения волостного суда, он и принялся рассуждать мысленно о несправедливостях жизни и превратностях любви.

Стоя сейчас перед зеркалом конторского ватерклозета, юноша прислушался. Голоса городского головы и начальника конторы звучали отчего-то все громче. Оне будто бы спорили о чем-то. Савелий прислушался и вдруг услыхал с испугом голос Демьян Устиныча, обращенный, без сомнений, к нему:

– Господин Глебушкин! Извольте сей же час пойти сюда!

Толкнув дверь, на ставших непослушными ногах, он явился под очи начальника и, что ещё страшнее, пылающего гневом городского головы, держащего двумя пальцами лист, на коем ещё недавно Савелий начертал решение волостного суда.

– Это, что ещё такое вы тут понаписали, сударь? Извольте объясниться! – Демьян Устиныч ещё сохранял какое-то приличествующее случаю лицо, тогда как голова выразился гораздо проще. И понятнее:

– Ты что тут понаписал, прыщ мерзопакостный? – И сунул бумагу в самый нос Глебушкина, не успевшего даже оскорбиться на то, что его несправедливо, как он только что убедился, назвали прыщом.

– Это, какое-такое полюбовное решение, молокосос? Я сам там присутствовал! А двенадцать рублев с полтиною куды делись, негодяй?!

Савелий спал малость с лица, и уста его замкнуло от страха. Он не успел перечитать написанное собою, его как раз и отвлекло внезапное появление господина Таланцева в конторе, потому он и не ведал о своей ошибке, какая, судя по виду городского головы, сделается сейчас для него роковой.

– Не волнуйся, Зосима Лукич! Перепишет негодяй сейчас бумагу, да и будет все в порядке. Далее она пойти покуда не успела! – Демьян Устиныч облил Савелия холодом во взгляде и незаметно черканул пухлой рукою своею себе по горлу, без сомнений обозначая дальнейшую судьбу Глебушкина.