– Так вроде река рядом, Арест Иваныч. Да большая! Песку окрест много! Чего жалеть-то?

Ну и получил по уху.

А госпожа Артузова пощёчин навешала, за то, что льду не заметил да вовремя не прикрыл. Так и живёт. Тридцати пяти годов, воевал, ранение есть, пару крестов за подвиги получил, да и роду не самого захудалого, а никто об том и не знает. Ну дворник и дворник. Летом метет, зимою чистит.

Ни семьи, ни детей. Один. Васька вон захаживает, кот конторский, да писарь здоровается. Глебушкин. Вот и все товарищи его. Остальные глядят сквозь, будто и нет его. Одна отрада, наблюдать, как генеральша Алёна Адамовна на прогулку выезжает. Да здоровается с ним тепло. А ведь она его, поди, и не помнит вовсе. И не знает, что служил он ординарцем у её мужа, покуда ранение не получил, да его из армии не погнали. Уж он просил Алексея Алексеевича, мужа ея, генерала, оставить его при себе, но тот не согласился, нового себе отыскал помощника, у которого все ноги ходят хорошо. Лишь письмо с ним жене своей передал, да подарки сынишке малому. И все.

Аким искомое привез. А пока добирался, генерал тот и погиб. Сказывали, что пуля шальная, вылетевшая из расположения противника, сразила его наповал. А ординарца нового ранила легко. Выходит, что спас Акима Алексей Алексеевич, домой отправив. Так что явился он перед Алёной Адамовной в самый тёмный её час, когда она от слез и не видала ничего. А его, поди, и не запомнила. А он её навсегда в голове своей запечатлел. Будто картину какую. Вышел из её дома, да в трактир так и завернул. Сел, горькой себе попросил графин, закуски какой-то. Сидит, а пить не может. Горло сдавило. От жалости к этой женщине.

Она плачет, а дите за неё цепляется. А она его, нет чтобы нянькам передать, к себе прижала, в макушку его уткнулась и ну рыдать. Аким и ушёл тихонько.

А в трактире разговор услыхал, городовой с каким-то господином, видать владельцем дома. Дворник у них помер на днях. Напился, да в сугробе и замёрз. А другого днем с огнём не сыскать. Да ещё непьющего.

Ну он и вызвался, чтобы, значит, к Алёне Адамовне ближе быть. Помочь чем. Да и она завсегда у него на глазах окажется. Так и остался он при доходном доме господина Ласкина. Но господин этот фамилию свою будто нарочно получил. Для того, чтоб честных людей в заблуждение вводить. Ох и лютый он человек! Спуску никому не даёт. Злой, как черт! Чуть что любого кулаком в скулу.

Или хлыст из сапога достает. Ему уж и внушение делали, вроде как не в древности дремучей живём, а в веке девятнадцатом. Прогресс, как никак. А тут с кнутами, да на людей. Непорядок. Сам городской голова с ним говорил, из столицы приезжали, внушение делали, чтоб не позорил сословие своё. Он утихал на время, а после снова. Как что не по ему, глаза белеют, пена на губах возникает и давай орать да плеваться. Однажды к Акиму так подступился, а тот его за руку схватил да сжал так, что он пошевелиться не сумел. Стоит, глазами хлопает, а Аким ему лишь одно сказал:

– А ну, барин, не балуй!

Ласкин и присмирел после. И Акима даже зауважал будто. Тот ему кланяется, а хозяин в ответ кивает да о здоровье справляется. Так вот и пошло дело.

Аким работником добрым оказался, сидеть попусту не любил, всегда занятие какое у него было. То дерево сухое подпилить, то дыру где замазать, то стену покрасить. То жильцам каким помочь. Тот же вон господин Ласкин, как соберётся с семьей на дачу съезжать, так экипаж нанимает, да извозчика ломового, чтоб, значит, шкафы да стулья туда везти.

А грузить кто станет? Знамо дело, Аким! Он первый помощник в таком деле. Никогда никому в просьбах не отказывал. Вот и госпожа Прокопьева иногда к нему обращалась. Где шифоньер старый попросит разломать да выбросить, где дерево спилить. У неё самой прислуги не так много в дому. Ей, правда, все одно хватало. И она не жаловалась вроде. А ещё Аким качель для сынишки ее сделал. Верёвку купил толстую, бруски, доску широкую. Вот качель и получилась. Да хорошая такая, широкая. Детенок на ней без устали катался, так ему понравилось. А Алёна Адамовна подошла к дворнику и говорит: