Моргулев действительно был директором сахарного завода в Одессе.). Он стал забавлять меня. Я ему очень понравилась, и он начал просить тетю, чтобы она отпустила меня к нему домой поиграть с его братишкой Виктором. Я не хотела ехать, но не посмела сказать об этом. Лоло посадил меня перед собой на велосипед и быстро повез по темным улицам за город, к сахарному заводу, где был директором его отец. Лоло крепко прижимал меня к себе и вез как драгоценную игрушку. Его тепло и ласковый голос успокоили меня. Я стала вглядываться в темноту. Скоро показалось большое здание. Оно стояло посреди темного поля и напоминало большого уставшего зверя, который тяжело дышит. Когда мы подъехали к заводу, то увидели с левой стороны садик, сквозь листву просвечивал свет. Лёлё остановился, слез с велосипеда, открыл калитку садика и радостно закричал по-французски. Я ничего не поняла кроме одного слова «Ля пупе», что значит «кукла». Из глубины послышались голоса, и показалась очень миловидная женщина.

Она остановилась, увидя сына с ребенком, взяла меня на руки, поставила на травку и за ручку повела к дому, откуда доносился голос мальчика.

Войдя в дом, она сказала что-то по-французски, а потом уже на русском языке обратилась ко мне со словами: «Познакомьтесь, дети, теперь вам будет весело». Я стояла потупившись и боялась посмотреть на всех. Виктор что-то скоро и радостно мне говорил, но я не знала языка, на котором здесь говорили. Постепенно я начала привыкать к яркому свету люстры, к пышно обставленной комнате. Мы пошли мыть руки. Няня поливала нам над фарфоровым тазом из чудесного кувшина, которым я залюбовалась. Потом все поужинали и нас повели спать. Виктор лег в свою постель. Никогда я не видела такой нарядной детской кроватки с балдахином, украшенном лентами и искусственными цветами. Мне постелили на диване, очень большом и красивом. Мне было мягко и удобно. Утомленная новыми впечатлениями, я скоро уснула.

Утром маленький Виктор проснулся раньше меня и стал меня звать. Вошла мама, начала его одевать, а я давно сама одевалась. У меня были длинные волосы, которые очень нравились маме Виктора. Она каждый день с удовольствием их расчесывала, ласкала меня, обшивала и все приговаривала: «Как хорошо, что ты девочка, я так мечтала иметь дочь». Вскоре намечался карнавал. Она сшила мне костюм незабудки, а Вите костюм Мефистофеля. Я впервые была на таком празднике. Мы получили призы и счастливые приехали домой. Мы очень подружили с Витей. Играли, бегали, веселились. Я стала понемногу понимать по-французски и постепенно мне казалось, что это мой дом.

1907 год

Неожиданно приехала тетя Чарна. Я сразу вспомнила папу и моего брата, который прислал мне большую картинку, на которой была девочка, обнимающая большого сенбернара. Мне стало очень больно, что мне здесь хорошо, а мой любимый Шура один и конечно скучает без меня. Я расплакалась и стала проситься домой к Шуре. Никакие просьбы не могли меня остановить. Виктор смотрел на меня грустными глазами. Мне было жаль его, но совесть и чувство к брату не позволили мне остаться. Я поехала с тетей в Винницу, в имение графа Грохольского (Усадьба Грохольских около Винницы основана польским графом Михалом Грохольским (1705—1765), сыном брацлавского судьи Францишека Ксаверия Грохольского), где мы провели лето, ожидая, пока приведут в порядок нашу новую квартиру в Одессе. Подъезжая к перрону в Виннице, я в окне вагона увидела моего дорогого братишку нарядного, одетого и с цветами в руках. Он тоже увидел меня, но его в вагон не пустили, а я уже бежала к нему, мешая людям, входящим с чемоданами. В тамбуре меня подхватил папа, взял на руки и спустился из вагона, Шурочка бросился ко мне и с укором сказал: «А я так долго тебя ждал». Мы сели в экипаж и поехали через весь город в имение Крахольских. Я разглядывала город, и меня удивляли улицы для пешеходов, которые были покрыты деревянными досками, а проезжая часть обыкновенная. Проехав город и маленькие дома, на окраине перед нами открылся вид на имение – большой белый дом с колоннами, окруженный большим садом, за которым виднелся лес. Увидев нас, все выбежали к калитке, в которую мы уже въезжали, и, болтая по-польски и смеясь, стали целовать меня и Шуру.