Нас учителя не наказывали, а если кто-нибудь шалил, учительница или классная дама говорила: «Не шали, а то посажу тебя в карцер!». Так называлась маленькая комната в конце коридора, всегда закрытая. Мы очень боялись этой комнаты, и одно слово карцер влияло больше, чем какое-нибудь наказание, хотя в этой комнате никогда никто из малышей не бывал.

В конце учебного года всегда был бал для старшеклассников. В первый год моей учебы тети разрешили мне посмотреть бал и остаться у них ночевать. Я была в восторге.

Младшая из моих теток к концу года сама ставила какой-нибудь спектакль. Она очень любила эту работу, возилась с детьми, сама им аккомпанировала, учила петь. Старшая сестра придумывала костюмы, шила их и раскрашивала. Когда меня оставили на бал, готовили реквизит и костюмы. Каково же было мое изумление, когда я увидела раскрытые двери «карцера» и из него выносили чудесные костюмы цветов, бабочек, эльфов и другие. Видя мое изумление, мне было строго сказано, чтобы никому из детей никогда я не раскрывала эту тайну «карцера».

К вечеру были раздвинуты стены зала, вокруг которого расставили кресла и стулья для приглашенных инспекторов, директоров других гимназий и гостей. Меня же поставили, прикрыв ставни, на окно, чтобы я все видела и не мешала танцующим старшим детям.

Я с восторгом смотрела на выступление детей, но устала стоять. Папа, наблюдавший за мной, снял меня с окна и повел через большие комнаты, в которых были столы, накрытые для банкета.

1911 год

Шли годы, и мне все труднее было учиться у теток. Если я получала меньше 5, они сердились на меня и говорили, что я ношу их фамилию и должна учиться только на отлично. Чтобы не портить их фамилию, я очень старалась, пока один случай не заставил их подумать о моем здоровье. Шли экзамены, я все сдавала хорошо. Остался один экзамен по географии, до которого было еще два дня. Сдавали за четыре класса. Я жила дома, и все время изучала карту и текст. М.С. качала головой и уговаривала меня отдохнуть. Но осталась уже одна ночь, а я еще не все повторила. У меня в памяти звучали слова теток о фамилии и о том, что на экзамене будут инспектора. К утру я немного отдохнула и собралась бежать в гимназию.

Вокруг по стенам экзаменационного зала стояли черные классные доски, на которых висели географические карты, а за большим столом, покрытым зеленым сукном, сидели инспектора, педагоги и мои тетушки. Я взяла билет, прочла его и сказала, что могу отвечать. Мне предложили сесть и обдумать билет, но я сказала, что могу сразу ответить. Не знаю, откуда у меня взялись силы, но я без запинки ответила на весь билет, и тут сидевшие за столом стали задавать мне вопросы. Я перебегала от одной карты к другой и все показывала, а мои тетушки сияли. Наконец у меня дико заболела голова, я побледнела, и меня вынесли из зала и послали за врачом, который нашел переутомление мозга, прописал лекарство, и я пролежала две недели в тяжелом состоянии. И все из-за тщеславия моих тетушек.

Второе, что меня тяготило, мешало мне учиться у них, было то, что во время большой перемены я у них завтракала. Они начинали задавать мне вопросы, какой учитель как ведет урок, хороша ли классная дама, как ведут себя и что говорят ученицы. Мне приходилось отвечать, а когда я возвращалась в класс, где девочки разговаривали и смеялись, все смолкали, а мне было больно и стыдно.

Последней причиной было то, что я воспитана отцом никогда не говорить неправду. Будучи у теток, когда раздавался звонок, а швейцара не было около двери, они посылали меня, чтобы я сказала пришедшему, что их нет дома. Мне было стыдно врать, я смущалась, а потом плакала. Я говорила с отцом, что хочу в другую гимназию, но у него уже не было того состояния, что раньше, да и мучил его ревматизм так, что он порой плакал как ребенок. Теперь он больше работал в немецких колониях, и ему было трудно платить за меня в чужой гимназии. После долгих размышлений я решилась и пошла сама в новую гимназию.