– Да могло ли быть лучше? В данной ситуации – точно нет.

– Комиссары им такого точно не читают. Курт, ты бы не хотел стать комиссаром?

– Пошел ты!

– Так, по существу. Сидеть мы всю жизнь не можем. Сдаваться – тоже. А что касается оборотней… Не знаю даже, где их искать. Да и брать в свои ряды они будут только проверенных людей. А к тому же нас вполне могут принять за агентов НКВД.

– Слушай, Ганс, надо сдаваться. Ты видел, что они творили в России? А что мы творили? А что сверху творилось, мы вообще не видели! И ты не хочешь это остановить? У тебя же семья!

– Сила не в массе, а единстве. Ты два года на войне, а так ничего не понял! Хочешь идти – иди. Только лучше от этого не будет… Поверь мне… Хочешь быть стадом – иди. И потом: кто они, и кто – мы? Я их видел больше. К черту! Родина превыше всего! А зачем мне семья, если им будет негде жить? Ни страны, ни дома, ни культуры… К черту!

– А вам не кажется, что просто Бог подарил нам лишние несколько дней жизни? Так давайте их просто проживем.

От молодого Курта такого не ожидали. Дискуссия прервалась. Каждый задумался о последнем шансе, который дала им война. Ганс вспоминал об осколке, попавшем в глаз раненому, – Ганс нес того на плече. Рудольф вспоминал своего командира, лейтенанта Корфински, которому куском кирпичной кладки проломило грудь, когда он давал приказ перейти в подчинение соседнему подразделению. Курт в седьмой раз читал письмо и хотел вернуть своему народу Францию.

– Такая жизнь нам точно не нужна…

– Да он просто католик!

Опять тишина.

– Вот из-за такой говорильни мы проиграли первую войну, а теперь и эту. Надо к следующей готовиться…

– Готовься. Может, еще один крест получишь.

Этого Ганс выдержать не мог. Он вообще относился к снайперам как к обслуживающему персоналу. Теперь этот персонал замахнулся на награды, заработанные смертью.

Здоровенный Рихард упал на пол. Он увидел лезвие ножа. «Вот и все, смерть предателя», – мелькнуло в голове у простого солдата, прошедшего страны и моря, голод и холод, кровь и ненависть, позор и поражения – внутренние и внешние. Курт вскочил и разбил табуретку о голову Ганса; и все стихло. Стоять осталась одна табуретка.

– Курт, теперь сдаваться точно нельзя. Давай поедим сперва, скоро должна прийти Хельга. Потом решим.

– Умрем, да и все.

– Куда же дальше? Если снять оружие, ремень и знаки различия, то мы просто пехотинцы апокалипсиса.

– Может быть, но лучше быть мертвым снаружи, чем внутри.

Установилась тишина. Рихард решил промолчать. Разговоры на морально-этические темы не были его коньком. Стрелять ему было приятней. От охоты такого удовлетворения он не получал. Он сидел на полу и думал, что от охоты пользы, конечно, больше. Рихард умер внутри. Умирал медленно. Эта схватка была последней каплей.

Такой весны еще не было…

4

День для нее закончился поздно. А ее еще ждали. Сил больше не было. Ночь наступала не только на город, но и на нее.

Горькая вязкость окутывала все предметы жизни человеческого общества. Во тьме горели еще сохранившиеся постройки. Из тьмы раздавались женские крики и просьбы о помощи. Через тьму пролетали души погибших на пути к черно-белому. По этой тьме шла и она. Туфли стали идти медленней, шелк холоден, а волосы свалены. Лицо стало задумчивее и серьезнее, но невинность черт осталась первозданной.

Она дошла до знакомого «перекрестка». Свернула к медицинскому пункту, в котором она когда-то спасала солдат. В таких местах внешность ценилась не очень высоко, и бледной, маленькой Хельге стало не по себе. Спускаясь вниз, она старалась не думать ни о чем, а уж о ком-то вообще не думала несколько недель.