Юра посмотрел направо: когда-то здесь был парк, а среди этого парка стоял большой, могучий памятник Горичу. «Не могли его снести», – думал биолог, пытаясь разглядеть среди выжженных деревьев старую чугунную птицу, которая ещё недавно упиралась на вершину правильной пирамиды, сложенной из пушечных снарядов. Возвышалась птица и над коммунистами, и над нацистами, и над националистами, и всегда, ещё с царских времен побеждала их.

Но нигде памятника педагог не увидел.

Вот они прошли автобусную остановку, которая ещё сравнительно хорошо сохранилась, а с другой стороны дороги, где ранее существовал главный рынок города, оказалось немерено мертвецов. «Сколько же они там лежат?», – подумалось Юре, но и этот вопрос он решил оставить на более мирные времена, а сам тем временем постарался, чтобы Петя не видел всего кошмара окружившего их родного мира. Пятиклассник и сам не хотел: качался из стороны в сторону, поникший весь, печальный, опустив нос и пиная носками ботинок попадающие под них камушки.

Хватило ему, значит, того расстрела на Бугской.

Склон пошел вниз, запахло морем – стало быть, спускаются на Детский пляж. Сам Юра никогда не понимал, отчего назвали так это место: порт рядом, а битого стекла, ржавой арматуры, которая незаметно торчит из бетона, залежавшегося где-то на дне, тут больше, чем в любом другом месте в Очакове. Кому-кому, а детям тут не стоило бы гулять или плескаться. Когда, конечно, плескаться вообще кому-либо можно было.

Вокруг пустовали маленькие домики. Взрывная волна, видимо, сюда докатилась слабовато, и только у некоторых среди них она поломала заборы и слегка подбила черепицу. Но людей в этих краях явно не было. «Что-то не так. Они не могли погибнуть так быстро, – хмыкнул про себя биолог, а потом подумал: – Могли. Ещё как могли. Мы, может, в том подвале полгода просидели».

Дроиды свернули влево, и среди дыма учитель рассмотрел зеленовато-серый силуэт: памятник Суворову. Великий полководец указывал рукой куда-то в море, а сам так прекрасно улыбался, и глаза у него так сияли, что казалось: вот-вот оторвёт ноги от камня да уйдёт на свою очередную, победоносную битву с турками. Только вот, Юра начал подозревать, что никаких турков Александр Васильевич больше не встретит.

Биолог знал эти края; знал, пожалуй, лучше любых других и без того хорошо известных ему мест в Очакове. Тут, рядом с памятником, возвышался над синими водами Чёрного моря Свято-Николаевский собор. Старинный, он сумел восстановиться после большевиков и десятков репрессий со сторон разных государств, окруживших храм уже в тридцатых годах двадцать первого века. Юра пока не видел его из-за плотного дыма, но знал, что церковь ещё есть, и что она точно стоит, и выстоит всё, что угодно – даже атомную войну.

Они шли всё дальше, обходя собор с южной стороны, где ветер, навеваемый морем, ослабил тёмно-серую пелену пожарищ слегка больше, чем в других местах. Когда-то тут стояли кипарисы; высокие, почти как тополи в центре города. Они благоухали, развеивая знойную жару, которая приходила летом на очаковские равнины с севера и востока, с сухих степей. Юре вспомнилось, как над этими кипарисами витали в синем небе белые чайки, красиво описывая фигуры высшего пилотажа, которые потом он видел в исполнении Веры на её воздушной практике. Маневры хохотуний, и даже лёгких, изящных ласточек, по сравнению с тем, как летала Вера, казались Юре совершенно неуклюжими. Пожалуй, он никогда не видел, чтобы чайки выполняли мёртвую петлю, а береговушки – бочку Нестерова. Но всё же он наблюдал за их полётами, и было это на закате одного удивительного дня. Очаковец уже не помнил, что именно тогда случилось; зато помнил, что заканчивался день очень красиво, тихо и спокойно, и ничего Юру тогда не тревожило, потому что рядом стояла его Вера. А сзади били куранты.