– Их имя произносить нельзя. Вот и неназываемые, – пояснил Миха. – Если скажешь, они в ту же ночь за тобой придут. И тогда уж ничего не спасёт. А сами они – такие высокие, костлявые, в длинных чёрных балахонах и с посохами, а из-под капюшона одни глаза сверкают. Такой как посмотрит, сразу испепелит, или заикаться начнёшь, или ещё что. Ходят они повсюду и даже у нас в городе, говорят, бывают.

– А ещё летать могут, – встрял в рассказ Аким, – такой как полетит, волосы и борода реют, плащ чёрный по ветру развевается, гром гремит и молнии. Жуть! Кто увидит, сразу умрёт.

– Ерунда всё это. Не так они летают. Я их видел… – Миха сделал паузу. – Да, видел, – продолжил он, насладившись всеобщим вниманием и страхом, – пошли мы вот так же с ребятами в ночное. Дело было лет семь назад. Я тогда ещё совсем мелкий был. Вон как наш Гапа сейчас.

Все посмотрели на мальчика. Он, казалось, даже дышать перестал и сидел, сжавшись в комочек, обхватив себя руками за плечи. Неожиданная тучка, появившаяся в небе, закрыла собой звёзды и только начавшую всходить над горизонтом луну, разом стало значительно темнее, даже костёр, возле которого они сидели, перестал весело потрескивать.

– Меня Тито, он тогда ещё в пацанах ходил, в лес за хворостом послал. Мне, конечно, страшно, малой ведь совсем, ночью в лес идти, а Бако, ну Бакон, теперь кузнец наш, вызвался со мной пойти…

Двое пареньков, один совсем маленький и тощий, будто тростинка, второй коренастый и плотно сбитый, точно увалень, вышли из света, отбрасываемого костром, и, осторожно ступая, чтобы не перепугать лошадей, стали пробираться к лесу, располагавшемуся совсем недалеко и казавшемуся отсюда тёмной громадой. Старые раскидистые деревья скрипели и потрескивали от пролетавших над ними порывов ветра. Кусты на опушке казались приготовившимися к прыжку дикими зверями. Только луна, бестрепетно взиравшая с неба, высвечивала робкую, заросшую травой тропинку, уводившую в чащу.

– Здесь всё вечером собрали, – угрюмо произнёс Бако, – пошли на полянку, он махнул рукой и решительно шагнул вглубь леса.

Миха заторопился за ним. Под деревьями было мрачно, мертво и угрюмо. Свет луны и звёзд почти не проникал сюда. Миха старался не отставать от шагающего впереди старшего товарища. Наконец они выбрались на прогалину среди деревьев. Здесь было светлее, вокруг валялись сучья и ветки, вполне пригодные для костра. Было тихо, только иногда слабые шорохи раздавались в траве под деревьями, лесная жизнь продолжалась и во тьме. Мальчики разбрелись, торопливо собирая валежник. Плотный слой опавшей старой хвои заглушал шаги. Высокие сосны вперемежку с тёмными разлапистыми елями молчаливо стояли, едва шевеля ветвями у них над головой. Где-то недалеко ухнул филин, вылетая на ночную охоту. И снова – абсолютная нерушимая тишина, прерываемая только шуршанием и хрустом ломкого хвороста.

Неожиданно какой-то негромкий, но назойливый заунывный звук насторожил Миху, и без того тихий ночной лес словно замер, даже листва перестала шуметь; мальчику показалось, что мглистая тень медленно приближается к ним со стороны реки. Бако, согнувшись, тоже замер возле деревьев. Испугавшись, Миха отступил в заросли, споткнулся о выпирающий корень, пошатнулся и, больно поранившись, провалился в густые кусты можжевельника на краю поляны. Колючие ветки сильно царапали спину, но он не торопился выбираться наружу, заметив в небе над ними странную, слабо светящуюся сферу.

Спрятавшись в зарослях, мальчишка стал наблюдать. Было тихо, только река глухо плескалась внизу под обрывом. Луна спряталась за стремительно набежавшими тучками. Единственный оставшийся на поляне свет конусом стекал с полупрозрачного шара, зависшего в воздухе над серединой поляны. Застыла недобрая, точно ватная, тишина, которую страшно было даже потревожить звуком. Миха перестал дышать, боясь, чтобы его ненароком не увидели. Ему казалось, что вот сейчас свет упадёт на него, его заметят и… о том, что будет дальше, мальчуган старался не думать вовсе. Сердце бешено колотилось у него в груди, и ему чудилось, что этот стук дробью разлетается по всему лесу. В воздухе будто звенела противная, писклявая, точно надорванная струна, всё вокруг словно замерло.