Над селом стояла глухая ночь. Было тихо. Даже собаки во дворах спали, от грозы забившись в конуры поглубже. Ливень резко, как всегда, закончился. Небо прояснилось, и крупные разноцветные посвежевшие звёзды показались за торопящимися уплыть рваными клочковатыми облаками. Нита задумчиво шёл по улице между невысокими деревянными домами с крытыми серым тёсом крышами, блестящими от недавнего дождя, думая о том, что с ним произошло: о маленькой Ате и пытаясь понять, что бы это всё значило.

Нита видел сон. Ему снились ночь и темнота; или это была не ночь, но темнота уж точно была. Такая, какой в жизни и не встретишь. Полная, всепоглощающая тьма, истыканная тонкими колючими алмазными точками. Они не давали света, откуда ему взяться в абсолютном, сплошном мраке. Яркие крапинки, рассыпанные по бархатной мгле, просто были, чтобы подчеркнуть её беспредельность и всеобъемлемость. Нита летел среди них, но они не приближались и не отдалялись – он парил в этом пространстве, где не было ни верха, ни низа, только безбрежная, бесконечная чёрно-смоляная бездна. Он торопился, хотел успеть; во сне он понимал, что должен спешить, но полёт был медлителен и непреходящ. Мир вокруг словно замер в своей неподвижности, не меняя очертаний, не давая никакой возможности что-либо исправить. Чернота засасывала Ниту, притягивала его цепкими невидимыми нитями, оплетая его волю, душа сознание; она поглощала, выпивала его, с каждым мгновением вздымаясь вокруг всё более и более угрюмыми клубами мрака.

Проснулся Нита в липком поту. Солнце стояло невысоко; на сеновале, где он обычно спал летом, было светло от пробивающихся под застреху косых лучей. Но паренька била дрожь, казалось, нити сгустившейся темноты тянутся за ним, не желая отпускать. Тонкие, почти невидимые, но очень прочные и всепроникающие. Нита передёрнул плечами, отгоняя видение, и спрыгнул с лестницы вниз – пора было приниматься за обычную работу.

Звёзды висели низко и казались сегодня особенно крупными. После вчерашнего ливня они, словно умытые, сияли в небе россыпью драгоценных камней. Ночь укрыла землю своим покрывалом, от вечерней зарницы остались только смазанные сполохи на краю окоёма. Нита с группой ребят из села сидел у костра недалеко от крутого обрывистого берега речки. Красноватые отблески огня ровным кругом ложились возле них, только иногда, когда загоралась особенно ярко какая-нибудь ветка, пламя высвечивало острые длинные тени, отбрасываемые кустами невдалеке. Слышно было, как пасущиеся лошади жуют, фыркают и переступают с ноги на ногу.

– А слыхали, у соседей что случилось… – говорил Самон, смуглый, светловолосый, вихрастый парень лет пятнадцати; его в деревне считали неуклюжим и немного придурковатым.

– Да чего у них может быть, – отмахнулся Миха, высокий парень с широкой крепкой грудью – самый старший из них.

– С ума они посходили – вот что! – настаивал на своём Самон.

– У них, говорят, Ата умерла, – вступил в разговор Аким, худой мальчуган с длинным острым носом на костистом лице.

– Да ну?!

– Да не может быть!

– Ата не умирает!

– Такая – умрёт?! – послышались удивлённые возгласы со всех сторон.

– Вчера, помните, какая гроза страшная была, тогда и умерла. Не хотела, видимо, умирать, потому и гроза. Умерла! И теперь в темноте по селу бродит и пугает всех. Кого поймает – того и съест. Клыки у неё торчком, глаза белые… и когти длиннющие!

Самый мелкий из ребят, Гапа, темноволосый, взъерошенный как воронёнок, отчётливо застучал зубами. Все невольно придвинулись ближе к весело трещавшему и рассыпавшему вокруг алые искры костру. В реке под обрывом сильно и звучно плеснула большая рыбина.