Он медленно, с усилием, снова начал выдергивать сорняки. Каждое движение было наполнено новой силой – силой холодной, черной ненависти. Он работал. Молчал. Но внутри него что-то сломалось. Или, наоборот, встало на место. Окончательно. Необратимо. Жернова системы продолжали вращаться, но одна песчинка в них теперь была не просто песчинкой. Она была кремнем. И она жаждала искры.
Глава 3: Искра Неповиновения
Прошла неделя. Семь дней каторжного труда, боли в едва заживающих спине и плечах, и леденящего душу молчания о судьбе Лии. Она не вернулась. Никто не спрашивал. Никто не говорил. Ее имя стало запретным, как имя чумного. Пустое место на поле и в землянке ее семьи – вот и все напоминание. Система проглотила ее беззвучно, как удав заглатывает мышонка.
Алексей работал. Молча. С опущенной головой. Но внутри него бушевал вулкан. Ярость после истории с Лией не утихла. Она выжгла все остальное – страх, сомнения, жалость к себе. Осталась только холодная, твердая решимость и ненависть, как топливо. Он наблюдал. Запоминал. Каждый окрик Бориса, каждый жест рыцаря-надсмотрщика, каждый вздох покорности соседей по несчастью. Он изучал жернова, которые должны были его перемолоть.
И он думал. День и ночь. Вспоминал обрывки знаний из прошлой жизни. Не героические саги о магах и драконах, а скучные уроки истории, биологии, химии. Принципы земледелия. Примитивные, но эффективные. Все, что могло дать хоть какое-то преимущество в этом аду.
Он заметил небольшой клочок земли возле своей землянки. Не баронская земля – слишком каменистый, слишком неудобный. Никчемный пустырь, где росли только колючки и крапива. Его семья иногда пыталась что-то там сажать, но урожай был жалким, едва окупающим семена. «Место плохое, земля тощая,» – говорил Марк. «Нечего там делать.»
Но Алексей видел не пустырь. Он видел полигон. Возможность. Риск.
Он начал украдкой. По вечерам, после изнурительного дня на баронском поле, когда другие валились с ног, он копался на этом клочке. Руками, ибо лопаты у них не было – только мотыга для основной работы. Он расчищал камни, выкорчевывал корни колючек, ворошил землю. Марк и Арина смотрели на него с немым укором и страхом.
«Лекс, что ты делаешь?» – хрипло спросил Марк на третий вечер, видя, как сын, стиснув зубы от боли в спине, пытается разбить ком глины. «Силы беречь надо. Завтра на поле…»
«Попробую что-то новое,» – коротко ответил Алексей, не отрываясь от работы. «Может, вырастет лучше.»
«Новое?» – Марк усмехнулся, звук был похож на скрежет камня. «Здесь ничего нового не бывает. Только грязь да смерть. Не выдумывай.»
Но Алексей выдумывал. Он вспомнил про севооборот, про пользу золы как удобрения (у них ее было в избытке от очага), про то, как глубокая перекопка может помочь на тяжелой почве. Он собрал всю золу, какую смог, смешал ее с гнилой листвой, которую наскреб по окраинам леса (рискуя получить плеть за «воровство» баронского валежника), и закопал эту смесь в землю. Он сделал что-то вроде примитивных грядок, чуть приподнятых, чтобы лучше дренировалась вода. Он посадил не только привычную брюкву, но и украденные горстями семена какой-то съедобной травы и коренья, которые обычно считались сорняками, но в его прошлом мире ценились за питательность.
Работа была каторжной. Каждый вечер он падал без сил, руки были в кровавых мозолях поверх старых ран. Но он продолжал. Это был его первый, крошечный бунт. Не против Бориса или Артура напрямую, а против устоявшегося порядка вещей. Против «так было всегда».
Прошел месяц. Баронское поле зеленело всходами, обещая тяжелую жатву. А на клочке Алексея произошло чудо. Трава и коренья взошли густо, сильнее, чем у соседей на их жалких огородиках. Брюква дала крепкие, сочные листья – признак того, что и корнеплоды будут хорошими. Земля, казалось, ожила, отозвавшись на его усилия.