Лиам посмотрел на неё с грустной улыбкой, его глаза смотрели на неё с теплотой и печалью.

– Я бы хотел в это верить, – ответил он, – но этот мир научил меня, что чудес не бывает, что люди не меняются.

– Но ведь иногда случаются, – возразила Изабелла, не теряя надежды. – Иногда, даже в самой чёрной ночи, загорается крошечный огонёк, который способен прогнать тьму, который способен изменить всё.

Она посмотрела в ту сторону, откуда утром пришла, словно видела там Кассиана, его угрюмую фигуру и холодный взгляд. Лиам заметил её взгляд, её задумчивость, её томление. Он понял, что в её жизни произошло что-то важное, что изменило её, что она встретила кого-то, кто заставил её задуматься о возможности перемен, о возможности того, что даже безнадёжные могут быть спасены.

– Что случилось, Изабелла? – спросил он её тихо, стараясь не нарушить её душевного равновесия. – Ты о чём-то думаешь, это очевидно.

Изабелла повернулась к нему, её глаза заблестели, словно звёзды в ночи.

– Я встретила одного человека, – ответила она, – он такой… потерянный, одинокий, злой. Но я верю, что в нём ещё есть что-то хорошее, что где-то глубоко в его душе, скрывается искра надежды, и её нужно разжечь.

Лиам ничего не ответил, он просто смотрел на неё, его взгляд был полон понимания, поддержки и печали. Он знал, что Изабелла – это надежда этого мира, и он был готов поддержать её в любом начинании, каким бы оно ни было, даже если оно кажется безнадёжным. Он понимал, что она видит в этом мире то, что другие не видят, она искала свет даже в самой кромешной тьме, и он верил, что однажды она сможет его найти, и он хотел быть рядом с ней, чтобы разделить с ней этот трудный путь. И если для этого понадобится столкнуться с самым темным сердцем, она будет готова сделать и это, без колебаний, и он будет рядом с ней, чтобы помочь ей. Ведь она была лучом света во тьме, и этот свет, возможно, мог спасти не только их, но и весь этот истерзанный и искорёженный мир. И он будет её щитом и мечом, когда это понадобится.

Кассиан, проведя остаток дня в привычной и выматывающей рутине поиска провизии, укрепления своего временного, хлипкого убежища и постоянной проверки периметра на наличие угрозы, не мог изгнать из своего сознания образ Изабеллы. Её слова, её взгляд, непоколебимое убеждение в силе добра – всё это, словно острые осколки стекла, врезались в его сознание, противореча ее собственному, тщательно выстроенному мрачному мировоззрению, основанному на жестокости и безразличии. Он был погружен в пучину насилия и отчаяния с самого детства, и поэтому не мог осознать, как кто-то мог сохранить хоть каплю надежды в этом мире, который давно стал безжалостной ареной, где каждый боролся за выживание в одиночку, позабыв о человечности, о сострадании, о простых человеческих чувствах. Он привык доверять лишь себе и своему оружию, которое стало продолжением его руки, а любое общение с другими, даже такое мимолетное, как с Изабеллой, вызывало у него странную тревогу, чувство непривычного дискомфорта и недоумения, словно его вырвали из привычного болота и бросили в чистую воду.

Ночью, когда солнце, подобно кровоточащей ране, наконец скрылось за горизонтом, Кассиан устроился на своём жёстком и неудобном ложе, представляющим собой жалкое подобие кровати, собранное из старых тряпок, пропитанных пылью и сыростью, и обломков старой мебели, и попытался заснуть, чтобы хоть на время отключиться от гнетущей реальности, но сон не шёл к нему. Он ворочался с боку на бок, словно раненый зверь, его мысли метались в голове, как стая диких птиц, клевавших его мозг. Он словно видел перед собой её глаза, наполненные состраданием, как два ярких фонаря в ночной мгле, её улыбку, нежную и робкую, как первый рассвет, пробивающийся сквозь густые тучи, её движения, грациозные и плавные, как колыхание травы под порывами ветра. Он не мог понять, что именно в ней так сильно затронуло его, почему её образ не покидал его, он чувствовал, что она пробудила в нём какую-то давно забытую часть его души, часть, которая долгие годы пряталась от него в темных закоулках сознания, скрываясь под слоями брони безразличия и цинизма. Это чувство было для него новым, пугающим, но в то же время захватывающим, словно наркотик, он хотел оттолкнуть его, но не мог, словно был прикован к нему цепями.