Неожиданно успокоившись, он допил коньяк, рыгнул и спокойно сказал:
– Деньги идут мимо вас – вы молчите. Вас убивают, и, между прочим, убивают за дело, потому что если продаешься, нужно выполнять обязательства перед покупателем. Вас обсирают в прессе, и опять же – правильно обсирают, вы утираетесь. Народ презирает вас, а вам все равно. А должно быть не все равно! При царе перед городовым шапку ломали, а вам говорят: чего тебе, мусор поганый, – и вы только глазки щурите. Тьфу, бля!
Пушкин смачно харкнул на церемониальный ковер, ради которого еще в двадцатые годы расстреляли какого-то буржуя, и горестно произнес:
– И вот теперь вы получаете письмо, в котором вас, не вас, а НАС ставят в известность, что мы – МЫ должны отстегнуть миллион баксов какому-то неизвестному Голове, и вы даже не чешетесь?
Он посмотрел на молчавших больших ментов и снова вздохнул.
– Что я спрашиваю? Конечно, не чешетесь. Вы думаете только о том, как бы не потерять наворованные и нахапанные бабки. А подумать о том, что можно потерять голову, у вас ума не хватает. Вы что, не понимаете, что требование отстегнуть лимон баксов, направленное к ментам, – Пушкин снова окинул взглядом собрание, – повторяю – К МЕНТАМ – очень плохой знак. Нет, вы не понимаете. Кому угодно можно направить такое. Банкиру, ларечнику, бургомистру, прокурору, наконец, но только не ментам. Не НАМ. Это – настоящий беспредел.
Он откинулся на спинку кресла и почти спокойно сказал:
– Я вас научу свободу любить. А то вы, как я вижу, забыли, кто есть кто. Я вас всех поставлю раком, и вы будете делать то, что должны, а не то, что хотите. А все ваши коттеджи, домики в Швейцарии и прочие ковры с хрусталями пойдут бедным детям. Чтобы вы ненавидели их еще больше. Вы еще не знаете, с чем я к вам приехал, а я, между прочим, привез вам из стольного города пренеприятнейшее известие. Вот так.
Пушкин довольно хмыкнул и добавил:
– Но об этом потом.
Он взял со стола пустой стакан, заглянул в него, поставил на место и спросил:
– Вы хоть выяснили, откуда взялись эти грузовики с транспарантами?
Часть первая
В тихом омуте
Глава первая
Странное новоселье
Алексей Михайлович Костюков сидел в одиночестве за праздничным столом. На столе стояла литровая бутылка водки с портретом румяного политикана, грозившего народу скорым и полным счастьем, пластиковая бутыль «пепси» и вскрытая банка великой китайской тушенки. Хлеб купить он забыл...
Это был первый большой праздник за последние годы его не такой уж и длинной жизни. Причем действительно праздник – новоселье.
У нормальных людей его принято встречать в окружении друзей, домочадцев, оравы детишек, с радостными криками носящихся по многочисленным комнатам, в беспорядке уставленным мебелью, тюками с одеждой и коробками с разнообразной домашней утварью, но так уж вышло, что Костюков был одинок как перст, со всеми вытекающими из этого результатами.
Сергей и Петька были званы на завтра, но он, не утерпев, решил начать один, а уж завтра, когда придут дорогие гости в количестве двух лучших друзей, дать как следует на троих.
Так что – гости завтра, а сегодня...
Ну, будь здоров, Кастет!
Кастетом Леху начали называть еще в детском саду, а в 12-й школе Василеостровского района, что на Тринадцатой линии, первым произнес это прозвище именно Петька Чистяков, который завтра будет сидеть вот за этим самым столом и произносить заковыристые и не всегда понятные, но зато всегда смешные тосты.
Когда-то они вместе с Петькой пошли записываться в боксерскую секцию. Леху взяли охотно – с детства хилый и болезненный, он годам к двенадцати стал вдруг длинноруким крепышом с отменной реакцией, и у пожилого тренера при виде Кастета сразу загорелись глаза – из пацана будет толк!