Пушкин чувствовал, как в нем открываются клапаны и запоры, удерживавшие злость и раздражение, и это доставило ему удовольствие.

– Вы, бля, что – решили притвориться идиотами и делать вид, что не знаете, зачем я вас собрал? Вы решили засратъ мне мозги высосанными из... из пальца цифрами и впечатляющими фактами из оперативных сводок? Не-ет... Так дело не пойдет.

Пушкин взял стакан, допил коньяк и снова закурил.

Над столом стояла мертвая тишина.

Попытка заморочить голову столичному начальнику позорно провалилась, и все поняли, что сейчас начнется разнос. Но не очень-то испугались.

У людей, вмонтированных в конструкцию, где один подчиняется другому, быстро вырабатывается иммунитет к начальственным оскорблениям, к унижению достоинства, к должностным угрозам и к прочим атрибутам последовательного подчинения. Во-первых, обычно все эти громы и молнии мало чего стоят, а во-вторых, изнасилованный всегда может отыграться на том, кто находился ниже него. Так что никто не задрожал, а капитан Синюхин даже зевнул, правда, прикрыл при этом рот кулаком.

– Тут только что один мужчина в форме сказал, что происходит сращивание криминала с властью. Совершенно верно – происходит.

Пушкин почувствовал, что коньяк дошел куда следует, и, облегченно вздохнув, продолжил, уже не так напористо, но с большим сарказмом:

– А еще происходит сращивание криминала с ментами.

За столом зашевелились, но он небрежно махнул рукой и сказал:

– Заткнитесь. Ваше слово – последнее.

Настала напряженная тишина.

– Ну что, уроды, допрыгались?

Если бы сидевший во главе стола генерал вдруг превратился в пятиметрового циклопа с рогами и костяным гребнем во всю спину, господа офицеры были бы изумлены меньше. Многое приходилось слышать сидевшему за столом высшему городскому менталитету но такое... Эти слова, прозвучавшие из уст большого московского начальника, произвели эффект ударной дозы аминазина, и все замерли в полной прострации.

А генерал, зная, что сейчас чувствуют его подчиненные, усмехнулся и сказал:

– Что, не нравится? А как еще с вами, козлами, разговаривать? Да вы, кроме того, что взятки брать, ничего не умеете. Вы, шняги конские, с ворами за ручку, а с проститутками за письку, что – не так? Вы что – забыли, кто вы есть? Так я вам напомню. Сергеич, принеси-ка еще чайку.

Пушкину стало в кайф, и он решил закрепить достигнутый успех.

Капитан Бурков вышел, а Пушкин, усевшись поудобнее, закурил «Парламент» и, выпустив дым в лицо сидевшему справа подполковнику, сказал:

– Вас, пидаров, давно купили и перекупили. Причем купили те, кто при вашем появлении должен вдоль плинтуса строиться. Они говорят – «мы – сила, мы – крыша, мы решаем вопросы, мы – реальная власть». А вы слушаете и только дрочите в кармане те мокрые денежки, которые они вам отслюнивают. Да вас всех нужно сталинской тройкой в расход пустить. Всех, бля! – выкрикнул Пушкин, брызнув на подполковника слюной.

Тот не посмел даже моргнуть. Дверь открылась, и вошедший Бурков поставил перед генералом стакан с «чаем».

– Спасибо, Сергеич, – сказал Пушкин и, отхлебнув ароматного, бодрящего и благотворно действующего на сосуды напитка, продолжил:

– Будь моя воля, я бы вас всех, без исключения, пострелял прямо в этом кабинете. И глазом бы не моргнул. Ладно... Вас и так загасят по очереди, когда вы им, – и Пушкин мотнул головой куда-то в пространство, – не нужны станете.

Он глотнул из стакана и, поставив его недалеко от левой руки, вдруг налился цветом красного революционного знамени и заорал:

– Вы что, не понимаете, что может быть только одна крыша – мы? Вы не знаете, что только мы можем решать все вопросы? Вы забыли, что этот долбаный народ имеет право бояться только нас? Вы не хотите быть властью, которая управляет этой страной, чтоб ей провалиться?