— Договорились встретиться завтра. Сказал, готовит сюрприз.

— Почему не сегодня?

— Потому что сегодня я с тобой и только с тобой, — Ветрова крепко обняла подругу и подлила им обеим еще вина. В комнате так пахло розами, что голова кружилась… а может, вино оказалось чересчур крепким.

Марина сделала внушительный глоток и спросила:

— Звонила матери?

— Да. А ты?

— Да.

— И как?

— Плохо, конечно, как иначе?

— И у меня, — вздохнула Юля.

В последнее время ужасные внутрисемейные отношения стали их главной темой.

С Мариной все давно было ясно: мать-тиран, побег из дома в общагу и выживание всеми силами. Падение успеваемости из-за необходимости работать, совершенно ужасный первый год самостоятельной жизни, за которым последовал период небольшого, но подъема. Марина справилась, привыкла. Но с ее внутренним стержнем это не было чем-то удивительным, кажется, от Марины иного никто и не ждал.

У Юли все сложнее: отношения всегда были ужасными с отчимом и только с ним. Но после этого перевода, когда выяснилось, что учиться придется на год больше (хотя за ее учебу никто не платил – Юля поступила на бюджет и перевелась тоже на бюджет), отчим накрутил и мать. И теперь каждый разговор с ней превращался в пытку: мало того, что она говорила словами мерзкого упыря Анатоля, так еще и… кажется, сама поверила в то, что он нес, а именно: Юля – взрослая баба и должна содержать семью, тех, кто ее растил и воспитывал. И все в таком же диком духе. И перевод этот отсрочил начало больших заработков, которые так ждал Анатоль. Ну не дичь ли? Юля скорее бы сдохла, чем отдала ему хоть копейку!

Само собой, в свете таких семейных умозаключений каждый звонок домой теперь был пыткой. Вот и сегодня – с банальных поздравлений матери дочерью они быстро съехали на Юлины долги и ее же бесполезные мечты. Все крутилось вокруг той же заезженной пластинки: Анатоль тоже считал, что из бабы пилота не выйдет и все это дурь в башке, розовые мечты глупой принцессы. Хотя поступление в другой город он тоже считал дурью, ведь работать можно сразу после школы. Мерзкий, мерзкий Анатоль… его бы вообще никогда не вспоминать, и уж тем более в праздник.

Словно почувствовав Юлино настроение, Марина протянула ей сыр:

— Держи! Это реблошон. Воняет ботинком.

Ветрова засмеялась:

— Ты уверена, что эти сыры тебе подарили с добрыми намерениями?

— С намерениями – точно, насчет доброты сомневаюсь.

— Поклонник?

— Друг Германа Марковича, — легко призналась Марина, хотя раньше при слове «поклонник» могла пунцово покраснеть. Но работа в мужском коллективе сделала свое дело, она привыкла реагировать на безобидные слова без фонтана эмоций. — Летает по всему свету, но каждые выходные возвращается в наш город – кажется, у него мать болеет, но переезжать в Москву отказывается.

— И сколько этому поклоннику лет? — Юля знала, что Генриху Марковичу – начальнику музея – далеко за шестьдесят. Когда-то он тоже летал, но был списан по состоянию здоровья. Во время музейной практики он чего только не рассказывал о полетах… примерно тогда Ветрова и загорелась идеей летать. Сначала несерьезно, но потом уже неизлечимо заболела небом.

Марина засмеялась:

— Столько, сколько ты подумала. И я же сказала – это друг Генриха Марковича. Думаю, он меня подкармливает из жалости. Говорит, я похожа на его жену в молодости, а значит, быть мне роковой женщиной.

— Боже! Он точно на тебя запал!

— Не думаю – он все время показывает мне фотографии жены и сетует, что их сын несовершеннолетний – так бы он нас обязательно познакомил. Но в следующем году он будет взрослым первокурсником, так что как знать, как знать.