Когда подали состав, инвалид явился к коменданту станции и, предъявив свои документы, получил разрешение сесть на поезд.

В документах было сказано, что калека-инвалид, возвратившийся из германского плена, пробирается к себе на родину, в город Тайгинск.

У инвалида оказались деньжонки, и обер-кондуктор милостиво разрешил ему сесть в служебное отделение.

Инвалид расщедрился на бутылку монопольки и был принят бригадой, как родной. Только из себя был не очень разговорчив: «Еду, мол!.. Кого-то найду дома? Шесть лет не был…»

Однако за компанию стаканчик пропустил…

Я приехал в Тайгинск рано утром. Светало. Расспросив, как пройти на главную улицу, я тихо заковылял.

Идти, конечно, было очень трудно: с одной стороны – непривычный костыль, с другой стороны – погнутая в коленке нога с подвязанной культяпкой.

Все эти принадлежности я приобрел в нейтральной местности у калеки-пастуха, дав ему компенсацию в виде старой николаевской рублевки, которой он был несказанно доволен.

– Милостыню, что ли, подстреливать хочешь? – спросил меня любопытный старикашка.

– Угадал, дедушка! Хочу походить, посбирать. Калеке-то скорей подадут!

Старый Георгиевский крест я нашел как-то в избе, еще давно, и он все время валялся у меня. Теперь, нацепив его, я еще крепче законспирировал себя инвалидом мировой войны.

Я знал, что в Тайгинске существовала до сих пор наша не проваленная организация еще с 17 года. Центром организации являлась пекарня на главной улице города, пекарями и хозяином которой были наши товарищи-коммунисты. Из этой пекарни шли красные щупальца по всей белогвардейской округе. Здесь собирались все сведения, составлялись листовки, отсюда шли прокламации. О существовании красной организации в Тайгинске, конечно, знали все – прокламации нет-нет да появлялись в стенах города. Власти искали «гнездо большевиков», но найти не могли. Тайну пекарни знали немногие даже из нас, партийных. Я лично узнал о пекарне только от нашего начальника Особого отдела, который как-то в докладе упомянул об этом в связи с побегом из белогвардейской тюрьмы нашего разведчика.

Сам я в Тайгинске не бывал никогда и потому мне приходилось спрашивать дорогу.

Дошел. Вот вывеска пекарни. Наконец-то я среди своих!.. Но выработанная привычка к конспирации сразу заставила взять себя в руки с того самого момента, как я очутился на враждебной мне почве. Я сразу подобрался, заставил себя почувствовать калекой, согнулся и тихо постучал в дверь пекарни.

Ведь я не знал наверняка, встречу ли там своих. Может быть, уже был провал…

Отворил дверь. Там уже шла работа. Пекарня была полна работающих пекарей. Я пошел и попросил калачика калеке-инвалиду.

– Подожди, братишка, пока не готовы. Отдохни, покури!..

Я присел. На меня за работой никто не обращал внимания. Закурив собачью ножку, я присматривался к пекарям.

Вдруг я чуть не закричал от радости. Петька Мазепа! Петька, мой старый миляга-приятель еще по петербургской пекарне. Еще мальчишкой мы дразнили его Мазепой. Он стоял теперь у печи и фехтовал подсадком так, как самый опытный фехтовальщик.

Еще секунда – и я бы его окликнул. Но опять благоразумие взяло верх. Надо выждать. Вот Петька отставил подсадок и направился к выходу. Поравнялся со мной.

– Милый, – бросил я, – мне бы до ветру. Проводи, родимый!

– Пойдем, кавалер, пойдем!

Когда мы очутились на дворе, когда я, внимательно оглядевшись, убедился, что мы совершенно одни, – я тихо бросил ему:

– Петька! Мазепа! Помнишь лиговский трактир?

Он присел, хлопнул себя по ляжкам и заорал:

– Дружище!..

Но тут я бросил костыль и единственной свободной рукой зажал ему рот, а затем, потеряв равновесие, покатился на землю.