– А ведь это, может быть, последний раз, когда мне позволено выйти на прогулку вот так самой по себе. И вообще, – Генриетта чуть не всхлипнула, представив себе обязанности и правила, соблюдения которых вменят ей против её же воли.

После полудня. Уайтхолл, Парадный зал

– Идёмте же, господа! – широким взмахом руки король указал всем на двери и первым же устремился к выходу.

Де Руже вопросительно посмотрел на Вильерса. Тот кивнул. Краем глаза Арман заметил недовольное лицо герцога де Креки. Тот нервно покусывал губы, кляня про себя вопиющее пренебрежение правилами протокола, когда его – посла короля Франции – заставили стоять в задних рядах из-за нелепого каприза английского монарха. Судя по всему, Карл решил, что предложение руки и титула от имени герцога Анжуйского будет принято принцессой с большей благосклонностью, если это будет сделано молодым и высоким красавцем вроде де Руже.

– Следуйте за мной, герцог, – шепнул Джордж Вильерс, заметив лёгкое замешательство на лице своего нового друга. – Предоставим дипломатам решать свои протокольные вопросы, – улыбнулся он, проследив за взглядом, который Арман бросил в сторону де Креки. – Здесь, в семейном кругу, всё решает только его величество. Но в зале Совещаний дела ведутся иначе.

– И в этом кроется причина, отчего его величество решил лично объявить новость её высочеству? – тихо спросил Арман, поставив на поднос стеклянный бокал на высокой ножке.

– Примерно так, – уклонился от ответа Джордж, слывший мастером увиливать от прямых ответов, когда объяснения не служили его интересам, или же, когда заданный ему вопрос не входил в его компетенцию, что он считал досадным упущением.

***

Шумная толпа, заполонившая покои принцессы, схлынула вслед за королем и его свитой. Будучи человеком широкой души, щедро дарившим своё внимание и время благодарной публике, Карл устремился в сторону Парадного зала, где по распоряжению обер-гофмейстера уже были накрыты столы для небольшого обеда в том широком понимании близкого семейного круга, которое подразумевало присутствие всех тех, кто состоял при дворе и был представлен королевской семье.

– Если мы продолжим давать столь щедрые пиршества в честь каждого семейного торжества, то королевская казна отощает ещё до конца этого лета, – послышалось за спиной у де Руже.

Осторожно повернув голову в сторону говорившего, чтобы не выказать своего интереса, Арман увидел стоящего за собой невысокого пожилого мужчину средних лет с густыми седеющими волосами, которые красивыми волнами падали на узкие, сутулые плечи. Его бледное, испещрённое морщинами лицо резко контрастировало с чёрной парчой камзола, сшитого по строгим, давно вышедшим из моды лекалам. Только наличие отложного воротничка из тонкого, как паутинка, кружева намекало на его высокое положение при дворе.

– А вот и господин главный ворчун при дворе всеми любимого доброго короля Чарли, – ухмыльнулся Джордж Вильерс, тоже обернувшись, когда услышал ворчливое замечание пожилого сановника. – Это лорд-канцлер сэр Генри Гамильтон. После возвращения Карла в Англию он считает себя вправе критиковать каждый его шаг. Его терпят, потому что он умён. И ещё потому, что, пока он крепко держит в своих руках ключи от королевской казны, можно надеяться на то, что она не только не оскудеет, но и продолжит пополняться. Чисто по секрету скажу вам, дорогой друг, что у милорда канцлера есть сильные соперники. Не только ему известно, на какие рычаги следует жать ради достижения финансовых выгод и результатов.

Выслушивая эти нелестные для почтенного сановника слова, де Руже сделал вид, будто был увлечён этой беседой. На самом же деле его мысли были далеки от всего происходящего вокруг него, оставаясь в гостиной принцессы, откуда они только что вышли, – рядом с Генриеттой. Каково это бедной девушке получить известие о собственной помолвке, в единый миг изменившей всю её жизнь? От взгляда Армана не укрылось ошеломлённое выражение лица и протест в глазах Генриетты. Должно быть, она хорошо знала герцога Анжуйского и не была готова видеть его ни в роли жениха, ни тем более в качестве супруга. А может быть, это только показалось Арману? Он ловил себя на том, что по какой-то неведомой ему причине он больше склонялся к худшему. Но с чего вдруг? Отчего ему сопереживать чувствам девушки, с которой его не связывало ничего, кроме разве что декоративной роли представителя её наречённого жениха?