Взглянув на леди Шелби в отражении зеркала, Генриетта на секунду представила себе, что вовсе не полненькая коротышка-инфанта стала супругой Людовика, а она. Интересно, как бы это выглядело? И тогда ей воздавались бы все почести, все услуги тех гордячек – дочерей маркизов и герцогов, самая знатная из которых не могла похвастаться родством с королевской семьёй настолько же близким, как она! Даже на треть в сравнении с ней! Она была кузиной Людовика и Филиппа по матери и приходилась родной сестрой королю Англии!

Эти мысли неожиданно для неё самой навеяли грусть, и на глазах у неё навернулись слёзы от ещё непережитой до конца тоске по отцу, который видел её лишь однажды в младенчестве, и по отцовской любви, которую никогда не получала. В памяти тут же вспыхнули картины мест, ставших для неё родными и которые ей пришлось оставить навсегда. И всё это случилось с ней из-за интриг кардинала Мазарини, которому союз Франции с Испанией оказался дороже и выгоднее, чем женитьба Людовика на дочери короля Англии! Она потеряла всякую надежду на осуществление мечты, которую лелеяла с детских лет. А ведь Карл уже тогда два года назад знал, что сможет вернуть себе корону! Переговоры о восстановлении его законных прав на трон Англии и Шотландии велись задолго до смерти Кромвеля. О, если бы всё это не держали в такой строгой тайне, если бы… Горячие слёзы блеснули в глазах Генриетты.

– Не опускайте подбородок, Ваше высочество, – донёсся до её слуха требовательный голос леди Шелби.

Сморгнув с длинных ресниц слезинки, Генриетта подняла голову и посмотрела в своё отражение. При виде покрасневшего кончика носа, блестящих глаз и розовеющих щёк она недовольно поджала губки.

– Это не беда, Ваше высочество, – перехватившая этот взгляд леди Шелби щёлкнула пальцами, подзывая к себе одну из камеристок. – Придержите-ка эту прядь. Вот так. Я сейчас подколю этот локон. Не смейте отпускать! И ещё один локон – вот здесь. А теперь добавим немного пудры на эти милые щёчки! Совсем немного. И Ваше высочество, взгляните на себя. Вы выглядите очаровательно! Свежа, как майская роза! Даже лучше!

Утро. Уайтхолл. Зал заседаний и покои принцессы Генриетты

Послушать всех этих людей, которые разглагольствовали, кто на французском, кто на английском, а кто и вовсе на латыни, при этом с неподражаемым выражением превосходства на их лицах, то можно было подумать, что все они собрались для того, чтобы решать судьбы народов всего мира или, по меньшей мере, всей Европы. Да что там судьбы! Они уже обсуждают сюжет самой истории всего старого континента, заглядывая в будущее на несколько веков вперёд.

Прислушиваясь вполуха к высокопарным речам сановников, Арман де Руже отметил про себя занятную закономерность: чем ниже положение и скромнее должность выступающего, тем более широкие перспективы он открывал перед слушателями, используя в своей речи пышные и цветистые букеты витиеватых фраз, предсказывая неизбежное и полное счастье участникам обсуждаемого союза. При этом под союзом подразумевались отнюдь не отношения двух конкретных лиц, как можно было предположить, исходя из повестки переговоров, а весьма широкий и даже безграничный в понимании некоторых спектр интересов. Личности и желания главных героев происходящего, без которых все эти рассуждения и сами переговоры не имели бы никакого смысла, как это ни странно, не принимались в расчёт и даже не упоминались бы вовсе, если бы не уважение к присутствующим на совещании королеве-матери, самому королю и брату короля, словом, к семье.

– Не раскисайте, друг мой, – шепнул ему на ухо Вильерс, заметив скучающее выражение глаз де Руже. – Надолго это не затянется. Сейчас король объявит перерыв до завтрашнего утра и распустит собрание.