И снова толчок в шею:

– Пошёл отсюда!

До смерти был рад Иван, когда хозяин редиски довёл его до калитки, звук щеколды показался ему поцелуем девушки. Вылетел на улицу без лопаты. Ещё носом чуть не уткнулся в асфальт, похожий на щербет. Встал на корточки и начал медленно подниматься, глядя на колени.

– Эко тебя кинуло! – сказал прохожий. – И куда смотрит КГБ: в рабочее время в безобразном состоянии асфальт лицом шлифуют?!

При слове «КГБ» Иван вскочил как ужаленный. Кинулся тикать, озираясь. Квартал призовой лошадью отмахал, чуть не задохнулся. Остановился: лопаты же нет. И затосковал: «Впереди – жена, сзади – КГБ. Куда идти?» Из двух зол выбрал меньшее. Если в КГБ попадёт, сколько дадут – не знает. А дома жена пилить будет всю жизнь. И пошёл назад, не помня от страха, из какой калитки был выдворен и как её найти. Пришёл к выводу, что рык собаки услышать надо.

Идёт вдоль заборов и стучит по всем подряд. Ждёт, откуда собака выскочит, и дождался. Кто-то заорал: «Я вам постучу. Я вас, стуканов, солью из ружья – неделю отмокать будете».

Заторопился Иван к другому забору. Только шваркнул по нему, как из подворотни овчарка на полтуловища высунулась, а дальше цепь не пускает. Успел отскочить, только штанина хрустнула, словно кость, клёшем стала; и собака заскулила да сунулась за забор, завизжала: крепкая оказалась ткань.

Побрёл дальше, решив быть осторожнее. Подходит к забору штакетному, вздумал штакетину оторвать, чтобы издали в ворота брякнуть. А хозяин из-за угла дома: «Я тебе поломаю, я тебе оторву! Сейчас в органы позвоню».

При слове «органы» Иван вновь кинулся в бега. Наконец, услышал клёкот собаки, остановился. Присмотрелся: «Да, это здесь, вот и на тротуаре выщербина». Застучал в калитку:

– Хозяин!

Зарычал беснующийся пёс.

– Чего тебе? Мало накостылял в шею, ещё хочешь?

– Нет, не хочу, лопату хочу.

– Не будет тебе лопаты!

– Хозяин, чужое добро, подавишься или Бог накажет.

– Это я-то подавлюсь?! – возмутился тот. – Залез воровать, а я подавлюсь.

Понял, видно, Иван, как его достать.

– Человек жить должен честно, верующий.

– Не подавлюсь! С черенком проглочу, а не подавлюсь.

– Подавишься. Бог-то не Микишка, он всё видит. Видел, как ты меня тумаками, безвинного, обижал.

– Ты вор, и никакой Бог тебя не будет защищать! – парировал хозяин.

– Я не вор, и моя лопата честная. Она, смотри, чистая, не запятнанная. И Бог тебе не промокашка. И я прокляну. Свечи поставлю.

– Да пропади ты пропадом со своей лопатой! Проклинать ты меня будешь… Забирай!

И лопата взметнулась над забором, словно головастый сом из воды во время жировки, упала со стуком и со скрежетом заскользила. Пять шагов – и она в руках Ивана. Схватил он её – и бежать. Теперь уже направление выбирал по солнцу, знал, что в полдень оно за его деревней. Так и шёл по улице, всё размышляя: «И чего они, органы, охотятся на таких, как он, неработающих в дневное время?» Для вида решил лопату измазать – поковырял ею у какого-то забора. Измазал и пошёл дальше спокойно.

Вдруг сзади засигналила милицейская машина. Ёкнуло сердце у Ивана: «Меня ищут! Ишь, неймётся им! Да и я с приметой, ведь лопата в руках чистая. И как я раньше не догадался?» Мигом сбросил её с плеча и, как стоял возле забора, так за него и поставил, а сам потихоньку потопал, косясь на забор, запоминая его.

Машина прошла мимо, а он вернулся к забору. Рукой шарит, ощупывает каждую шершавинку, чувствуя каждый загнутый гвоздок: «Где она? Тут вот должна быть!» Наконец нащупал округлость черенка. Просунул чуть в сторону руку и услышал, как лопата заскользила черенком по забору: та-та-та! Она простучала по горбылям забора и глухо стукнулась о землю. Сжался Иван весь, испуганно оглянулся и чуть не заплакал: «Как же теперь достать её? Бросить жалко, да и благоверная поедом съест…»