– О, это ты! Взяли? – спросил он.

– Ага. Раковину не нашли? – спросил я, не чувствуя конфуза.

– Не проверял еще.

– Ты спер раковину? – удивился высокий парень, со светлыми волосами, и странно длинными руками.

– Мы вместе, – подмигнул Лиор. – Ты кто кстати?

– Савва.

– В этом городе есть хоть одно нормальное имя, – вздохнул долговязый.

– Это Никита, мы зовем его Киткат. Фамилия Торату-Таволайнен. – Лиор сильно пнул парня. – Наполовину молдованин, наполовину финн. Это Стефан. Это Ладислав, но вообще Ладушка.

– Пошел в зад.

– Он невежливый жуть. Так, это Марк. Ну и твой брат воон на том крыльце.

– Эээ… Савва, – только и вымолвил я.

Мы не пожали рук, и с тех пор ни разу не пожимали рук друг друга. Это считалось у нас неестественным.

– Ты будешь это снимать? – спросил Стефан, пухлый и дружелюбный.

– Не будет он эту чушь снимать, – властно махнул рукой Никита. – Лиор, устроим представление?

– Да, мой капитан! – Парень картинно выпрямился, руки по швам.

Выглядело это странно. Внезапно шум толпы возвестил об окончании линейки. Забыв все имена, я влился в толпу и поднялся по лестнице.

Нас завели в класс, рассадили, мы стали ждать классного руководителя. Я сидел рядом с девочкой, за моей спиной – Никита.

– Псс! – Это был его голос. – Доставай камеру.

Я достал камеру и обернулся.

– Да на меня камеру. Так. Вот это банка газировки, – говорил Киткат в объектив, – тряслась два месяца у папы в машине. Сможет ли поймать ее Лиор. Э! Лови!

И швырнул ее через весь класс. Банка пролетела над серединным рядом и чудом угодила в руки Лиору.

– Мальчики, вы опять начинаете! – раздался девичий голос с другой парты. Да, это была отличница.

– Ххха! – Славик швырнул банку с газировкой обратно Таволайнену.

И понеслась. Раз-два – банка на нашей стороне. Три-четыре. Никита голосил на камеру, и я трясся от смеха. Пять-шесть. Ладислав поймал ее на последней парте. Семь-восемь. Банка прилетала по лбу толстячку, он чудом не уронил ее на пол. Девять-десять. Банка снова у нас.

– Теперь не поймает, – зашипел Никита и со всей силы швырнул ее Славику.

Славик не поймал. Банка ударилась об стену. Одиннадцать-двенадцать. Она взорвалась именно в тот момент, когда открылась дверь и вошла по виду учительница. Класс захохотал, я еле держал стабилизацию камеры. Это была математичка. Струя отвратной сладкой воды смыла фиксирующий гель с ее головы. Она случайно зашла в класс, это был даже не ее кабинет, она за мелом заглянула. И получила в табло.

Нас отругали, мы отсидели классный час. Расписание на второе сентября записано, кабинеты указаны, конфеты от детей на отдельном столе, цветы в вазах. Все ушли, не попрощавшись. Я брел свою норму шагов обратно до дома.

– Э, Сав! – Это был Стефан. Он догнал меня. – Ты очень удачно с камерой пришел.

– Ага, – сказал я, пожав плечами. – Часто такое происходит?

– Ой, каждый день, Сав. Каждый день как военная операция.

Спустя три недели я привык к трем вещам. Первое – нахлынувшая учеба, где я уже бойко отвечал у доски, марая пиджак мелом. Второе – глубочайшее удовлетворение от того, что школа рядом. Третье – шоу Лиора и Китката, которые отказывались вести себя по-человечески.

Я совершенно безболезненно влился в команду мечты. За первые три недели из обрывков разговоров, из ответов на мои вопросы я узнал больше об одноклассниках. Никита обожал чипсы и сухарики и был билингвом с родным финским языком. Ладислав, или Лад, иногда красил волосы, чем заслужил прозвище Ладушка. Он всегда походил на охранника, любил наше общество и терпеть не мог одиночества. Романтичный гопник. Лиор жил к югу от школы, шагов, кажется, в двух тысячах. Милый мальчик с татарской фамилией (он так утверждал), который всегда учился лучше всех. Родители жили в деревне в четырехстах километрах от города, так что Славик жил с тётей, с коврами и чешским сервизом на двенадцать персон. Стефан тоже был отличником, имел громогласную фамилию Бустендорф. Жил в двух остановках отсюда, был евреем, но говорил, что фамилия немецкая. С ним невозможно поссориться, но он умудряется не быть терпилой. Марк Войцевски жил в деревенском доме с отцом-поляком. Отец был тихим, жившим на доходы от двух сдаваемых в центре города квартир, а для души разводил куриц. Марк не знал ни слова по-польски, ненавидел деревню, куриц, и ждать восемнадцати лет, чтобы занять одну из квартир. В его доме радио играло постоянно. Стоило в эфир попасть «До скоро встречи» Зверей, и у него была запись.