Целым приключением считался поход за курткой и сапогами, если в раздевалке кто-то выключал электричество. Не могу сказать, с какой целью это делалось, но в подвале иногда оказывалось настолько темно, что темноту эту, вязкую, как кисель, вполне можно было ложкой хлебать, и двигаться вперёд в этом тёмном киселе, получалось только медленно и на ощупь. Но, мало найти свой отсек, в его кромешной тьме требовалось отыскать ещё и собственные вещи, а не прихватить чьи-то чужие. Иногда в этой рукотворной ночи шутники с криком выскакивали в коридорчик между отсеками, что приводило идущих в дичайший ужас и сопровождалось пронзительными девчоночьими визгами.

Пару раз со мной бывало так, что в подобной тьме я прихватывал чужие вещи и, лишь оказавшись на свету, обнаруживал, что взял не своё. Что ж, приходилось возвращаться и искать собственные шмотки, проклиная себя за невнимательность и мысленно чертыхаясь. Позднее я, да и не только я, наученный горьким опытом, стал брать с собой спички, коими освещал себе и другим поиски одежды и дорогу из этого лабиринта детских пугалок.

Минотавр всегда боялся огня, а мы, ещё точно не зная об этом, действовали на удачу, интуитивно.

«Любите ли вы книги так, как люблю их я?»

Брандмейстер Битти. «Проблемы современной литературы»

Мы могли не попасть вовремя в раздевалку, если задерживались в библиотеке, которая для некоторых из нас скоро стала настоящим храмом. В нём всё оказывалось для нас особенным и необычным: необычно лежали на столах стопками книги, сданные другими детьми, их ещё не успели отсортировать и вернуть на место; необычными казались серые металлические стеллажи; портреты писателей на стенах; да и сам воздух, пропитанный книжной пылью, казался насыщенным мудростью веков и всё это вместе взятое не позволяло вести себя среди подобного великолепия так, как мы обычно вели себя в классе или коридоре. Даже громко говорить или смеяться как-то не получалось, что-то мешало, настраивая на серьёзный лад.

Для каждого возраста был подготовлен отдельный стеллаж с учебниками. «Какой класс? Пятый? Вот сюда проходите, мальчики. Эта полочка ваша и эта» Книги, предназначенные для других возрастов, нам не выдавали, но мы иногда незаметно просачивались к соседним стеллажам, к литературе для другого возраста, постарше нашего, и листали то, что читать нам было пока рановато. Запретное манило, но ничего такого строго секретного и тайного в тех книгах не писалось, их нам не давали по той простой причине, что многие из них, особенно по литературе, предстояло изучать лишь в следующем классе. Да и с книжками по другим предметам дело обстояло также.

Помню прекрасную подборку полного издания «Библиотеки Всемирной литературы». Сии, прекрасно выпущенные, в суперобложках и с цветными иллюстрациями, тома, размещались на верхних полках, до которых мы не могли дотянуться в силу своего малого роста. По-моему, их никто и никогда так и не читал, подобный вывод я сделал в старших классах, когда у меня стало получаться добираться до этих увесистых толстых фолиантов и перелистывать их. Почти у всех книг страницы, кое-где, оказывались даже не разрезаны, что как-бы намекало на то, что спросом, данный автор и издание, не пользуется. И пустые книжные учётные карточки, располагавшиеся в специальном, приклеенном к форзацу кармашку из шероховатой жёлтой бумаги, которые библиотекарь заполняла при выдаче книги читателю, сообщали о том же самом. Но книги, которые не читают, потихоньку начинают умирать; вот и эти тома, когда я брал их в руки, были холодны и неприступны, с желтеющими от времени краями страниц. Наверное, когда-то, им очень хотелось дарить людям радость своего прочтения, но ими почему-то постоянно пренебрегали, и со временем им стало всё равно, они так и продолжали пылиться на верхних полках, смиренно дожидаясь часа, когда их спишут в утиль. Напротив, книги зачитанные, как говорится, до дыр-это самые дружелюбные книги. Жаль, конечно, что иногда не хватает в них страниц, но ведь это означает только некую жертвенность, отдачу себя человеку. Их ремонтировали, лечили, подклеивали листки, переплетали, и тогда они обретали вторую, третью жизни.