– Да читали мы, читали, – все в той же манере передразнил ее Богдан, пользуясь тем, что девушка его уже не слышит.

– А вот я сомневаюсь, что ты Каверина читал, – заметил Яков, вышагивая впереди всех. – Не только «Открытую книгу», но и с «Двумя капитанами» наверняка не знаком.

– Ну, фильм-то я смотрел, – ухватился, как утопающий за соломинку, Гончаренко. – Многосерийный. Там еще такая музыка звучит, когда титры идут… Динамичная.

– Фильм – это не книга! Ты книгу почитай!

Блюмкин умел говорить обидные вещи такой интонацией, что на него не обижался никто. Весь его внешний вид – рост под два метра, огромных размеров нос и губы, ручищи-грабли, сорок пятый размер обуви – все производило впечатление этакого взрослого ребенка, на которого обижаться – грех. Там, где вот-вот могла вспыхнуть ссора или даже потасовка, Якову удавалось сглаживать острые углы, примиряя самых непримиримых.

Как это у него получалось – неясно.

Вот и сейчас из сказанного выходило, что Богдан – вовсе не такой невежда, что не читал Каверина, а сегодня же, ну, в крайнем случае – в ближайшие выходные, возьмет в библиотеке роман и непременно прочитает от корки до корки. И у Якова больше не возникнет повода в чем-то стыдить товарища. Хотя лично Стасу во все это верилось с трудом.

– Мне тут, короче, Высоцкого записи достали, – шепнул Стасу Богдан, когда Яков оторвался немного вперед и слышать сказанное не мог. – Вот это я понимаю, монтана… Предлагаю забуриться в общагу и оттянуться по полной.

Чуть мешковатый, с пышными рыжеватыми усами, он мгновенно загорался и так же быстро – в считанные мгновения – мог погаснуть.

«Хохлы – мы все такие!» – его любимая поговорка.

Зато в пылу своего горения был способен уговорить кого угодно, даже самого черта. В такие минуты Стасу казалось, что ни цунами, ни третья мировая война не способна заставить Гончаренко отказаться от своей затеи. Впрочем, в этом они были похожи. Может, на этой почве и сдружились.

Одного для себя Стас уяснить не мог: какой-такой кайф Богдаша ощущает, произнося презрительно-уничижительное «хохлы». Для Пермякова это было все равно что евреев называть жидами, русских – кацапами. Однако напрямую спросить однокурсника он не решался.

Яков уловил сепаратные переговоры однокурсников, но сделал вид, что ничего не слышит, продолжая свой путь к трамвайной остановке как ни в чем не бывало.

– А девочки там будут? – игриво уточнил Стас, которому не казалась удачной перспектива слушать глуховатые магнитофонные записи весь вечер. – К тому же ты в курсе, что лично мне по душе больше Джо Дассен, Абба и Бони М. У тебя, кажется, французские пласты были?

– Так пригласи свою… Людочку, кажется. Ну, кого ты из «Хрусталя» провожал, помнишь? Будут тебе и Дассен, и Абба. Чего только ради друга не достанешь!

Еще бы он не помнил, кого провожал из ресторана! С Людмилой с тех пор не виделись, на последнем дежурстве ее в клинике не было.

– Угу, я, значит, с Людой, а ты с кем? Или на мою будешь пялиться?

– Дурак ты, пан Станислав! Это во-первых. А во-вторых, ревнивец каких еще поискать. Всю малину мне хочешь испортить.

Друзья наткнулись на поджидавшего их Якова. Идти дальше, давая возможность однокурсникам продолжать секретничать, Блюмкин, видимо, посчитал ниже своего достоинства.

– Так о чем вы… сепаратничаете у меня за спиной?

– А что, спина широкая, надежная… – решил отшутиться Стас. – За ней так и тянет потрепаться о своем, о женском. Ты на нас, двух придурков, не обращай внимания…

– Слушай, говори за себя! – обиделся Богдан.

– Я, собственно, и не обращал. До поры, до времени… А теперича вам придется расколоться, иначе повиснет неприятная пауза. Остатки самолюбия и у меня имеются, да будет вам известно. Так будем ставить точки над «и» или как?