– Доминиканские монахи переводят или переписывают. Они переводят греческие тексты или копируют святых отцов, писавших на латыни. Пятьдесят кож, брат Антонен, хватило бы для “Органона” Аристотеля, но велень слишком дорогая, так отчего же приор не уведомил орден? Тебе это известно?

– Нет, святой отец.

– А ты, брат Робер, все молчишь?

– Приор об этих делах не рассказывает, – отозвался Робер.

– Вот оно как… – продолжал инквизитор, и голос его зазвучал более сурово. – Однако есть вещи, о которых не обязательно говорить, но ты все равно узнаешь. Вот ты, например, Робер де Нюи, сын Альбера. Я знаю о тебе всю правду, хотя ты мне в ней не сознался.

Инквизитор велел позвать облата. Старый крестоносец вошел и приблизился к ним. В руках у него была цепь с двумя железными кольцами, свисавшими до самой земли. Инквизитор достал из кармана своей рясы свиток пергамента и развернул его.

– Здесь у меня обвинительный акт. Некий доминиканец прошлой весной поколотил одного из наших братьев францисканцев, когда тот проповедовал слово Божие. По-твоему, это правдивая история?

Робер потупился, не в силах произнести ни слова.

– Видишь ли, Робер де Нюи, доминиканцы – миролюбивый орден, у него братские отношения с членами всех других христианских орденов, в особенности с нищенствующими братьями-францисканцами.

Инквизитор махнул рукой, и облат надел кандалы на лодыжки Робера. Молодой монах почти не сопротивлялся, когда два солдата схватили его за плечи и подняли на ноги. Затекшие ноги его не слушались, и он послушно позволил тащить себя к выходу из часовни.

– Святой отец…

Инквизитор движением руки остановил стражей.

– Ты хочешь говорить, брат Антонен?

– Да, святой отец.

– В защиту своего брата?

– Епископ Альби его уже осудил, и он исполнил епитимью.

– Епископ? Как можно сравнивать епископское наказание с судом инквизиции? Твой орден был выбран папой, дабы судить дела Церкви, а ты, брат из Верфёя, пытаешься прекословить мне, мешая наказать паршивую овцу, которая марает наши белые одежды?

– На него наложили суровую епитимью, я тому свидетель.

Инквизитор посмотрел на него притворно ласковым взглядом и негромко продолжал:

– Брат, знаешь, почему на судах инквизиции никогда не бывает адвокатов?

Антонен покачал головой.

– Потому что обвиняемого защищает сам Господь. Он решает, помиловать его или покарать, и говорит моими устами.

– Робер невиновен, святой отец.

– Довольно! – отрезал инквизитор, хлопнув ладонью по подлокотнику кресла.

Он повернулся к Роберу, и его крупное тело заколыхалось. Он ткнул себе в грудь пальцем с железным кольцом.

– Мне решать, каким должно быть твое наказание. Тебя поместят в “узкую стену”[5] до тех пор, пока ты не предстанешь перед моим судом. Уведите его.

Облаты утащили закованного в цепи Робера, и он исчез из виду. Антонен остался наедине с инквизитором. Его душой завладела неудержимая ярость, у него внутри все перевернулось. Он сжал кулаки и отогнал прочь молитвы, стучавшие в его христианское сердце.

– Что такое “узкая стена”?

– А ты как думаешь, монашек? – хмыкнул облат, которому задал вопрос Антонен.

Один из солдат сказал:

– Камера, где ты сможешь устроиться с удобством. Там ты научишься спать стоя.

Подгоняемый их гнусными смешками, Антонен поспешил к дортуару.

Настала непроглядная, сырая ночь. Свечи в доме Сейана ничего не освещали. В переходах неверный свет сочился еле‐еле, стекая желтыми каплями вместе с воском и указывая дорогу тараканам. Таким Антонену показался и пустынный внутренний двор – дорогой тараканов. Бродившие по нему братья следовали маршруту, обозначенному бледными огоньками, такими же чахлыми, как их души. “Тараканы… тараканы”, – повторял Антонен по пути к дортуару, думая о своем товарище, и его глаза наполнялись слезами.