Придвинувшись ближе, Туллия обняла подругу, уронив голову ей на плечо, и Гликерия почувствовала, как сильно колотится сердце девушки, точно рвется выскочить из груди. Поддавшись накатившей вдруг нежности, она погладила ее по мягким, цвета золота волосам и вздохнула:

– Все будет хорошо, дорогая. Их защитят боги… и наша любовь.

– А ты совсем не изменился, трибун. Разве что поджарился чуток под местным солнцем. – Кассий рассмеялся собственной шутке и опустил грубую солдатскую ладонь на рукоять гладия. – А знаешь, я рад, что Галл выбрал именно мою когорту. Засиделся я в Томах без настоящего дела. Да и мои ребята тоже.

Они стояли на площадке одной из башен Пантикапея, той, что примыкала к городским воротам, и наслаждались появившимся у них свободным временем. Гай Туллий Лукан все еще не верил своим глазам, наблюдая рядом с собой центуриона…

После полудня, к великой радости пантикапейцев, римские отряды все же сошли на берег, но сразу, в четком строю, проследовали через город к лагерю соотечественников. Рядом с ним быстро выросли ряды белых, сверкающих на солнце палаток. До них было немногим больше мили, и фигурки обустраивающихся на новом месте людей напоминали Гаю копошащихся муравьев.

Две когорты ауксилариев и всего одна – легионеров. Именно столько пехоты высадилось с кораблей в гавани столицы. Галл посчитал, что и этого будет вполне достаточно, поскольку Котис значительно увеличил собственную армию, в которую помимо коренных боспорцев и наемников из Фракии вошли и те, кто перешел на его сторону из войска Митридата. Правда, Дидий Галл все-таки расщедрился на конницу, и ала из пятисот всадников под командой Марциала в это самое время заканчивала выгрузку в порту…

Лукан улыбнулся, вспомнив свое удивление, когда увидел в третьей лодке с флагштоком Кассия. Тот, казалось, совсем не изменился. Даже щетина на его неизменно суровом лице была все такой же огненно-рыжей.

– У тебя много новобранцев? – поинтересовался Гай.

– Почти половина, – помедлив, ответил центурион и тут же добавил: – Но всех их я лично обучал последние два года. Так что в бою они не подведут. В этом можешь быть уверен, трибун.

Лукан улыбнулся, и на какое-то время оба замолчали. Нахлынувшие воспоминания отнесли их к Пафению, месту последнего боя, где тяжелая кавалерия Митридата едва не растоптала римскую пехоту. Но более явно возникли картины сражения за боспорской стеной, когда они столкнулись с катафрактариями первый раз. Закованные в броню всадники, казалось, несли неотвратимую смерть; их длинные копья и мечи срезали солдат, как траву. Тогда Кассий потерял треть центурии, а Лукан, оттягивая силы противника на себя, – более половины своих людей. Та битва была особенно жестокой, и полученная в ней рана едва не стоила Гаю жизни. Но именно благодаря этому ранению он попал в заботливые руки своей будущей жены Гликерии, как потом выяснилось, двоюродной сестры нового царя Боспора Котиса.

С тех дней прошло не так уж и много времени. Однако сейчас казалось, что минула добрая часть жизни, насыщенной событиями и людьми; людьми, которые плотно раз и навсегда вошли в его, Лукана, судьбу. Кассий был одним из них. Великан-центурион поднялся по служебной лестнице и теперь занимал должность старшего центуриона когорты, заняв место павшего под Парфением командира. Он явно гордился своим новым знаком отличия, и Лукан не преминул заметить по этому поводу:

– Не жалеешь о днях, когда командовал просто центурией?

– Меня ответственность не пугает, – тряхнул большой головой Кассий. – И потом, приказы начальства не обсуждаются. Поставили во главе когорты – значит, заслужил.